(Из цикла посещение монастырей Армении)
1.
Ты – гордая страна!
Древнее ты, чем древность.
Цивилизация – исток, как наша Русь!
Ты – водность,
ты – пред-жизнь,
еда, зерна ты – хлебность,
ты – рисовая снедь, цветочный, сладкий вкус.
Не делай из себя, Армения, Украйну!
Не слушай Запад ты. Не слушай и Восток!
Не береди свои вдоль всей границы раны.
Не камень ты.
Не волк.
Не маленький зверёк.
…И я в тебя скачусь,
что камешек с предгорья.
(Запрятала ты Русь сюда между холмов!)
Иначе объяснить мне, как причастность зёрен
к земле – твоей-моей – мы из одних миров!
Когда болеешь ты – пересыхают русла
у наших Волжских рек. Когда болеем мы,
то впадины у вас хрустят, что кости русские,
как к человеку, ты прижалась – свет из тьмы.
Лежим,
лежим,
лежим – дома многоэтажные,
растём, растём, растём снарядами ракет.
Прижмись скорей ко мне ты спинкою бумажною,
других путей у нас, как не было, так нет.
Перебери всех баб. Их каменные тельца,
перебери ты всех усатых мужиков,
но только с нами ты сумеешь прочно спеться,
удел таков…
И как бы ни гундел на гуслях и на зурнах
далёкий, грешный мир на злую букву «Е»,
Месро́п Машто́ц сказал, что в нормах лигатура
читается она, как эхо русским «zэ»!
2.
Не теки, вода, не падай снег,
собирай орехи в кузовочек.
Это было до всех слов, до точек,
ты сплети мне листопадный оберег!
А ему поболее семьсот
нет, не дней, а лет. Древней он многих!
Агарцин, признайся, где же корни?
Ибо я лежу, прижав живот
ко земле твоей!
Прошу я ныне,
не взрываться сыновьям на мине,
а крушить врага сквозь эпидермис.
Слышу, как шевелятся живые
слышу, что родятся, как в дружины
строятся.
И возглас, что – «Мы вместе!»
Здесь орех мой – дерево святое,
и растёт он прямо под горою,
корни протянул до Марса аж,
и пробил он космос наш корнями!
…Я лежу, как древние армяне,
и прошу я этот старый кряж
через все стозвоны, колокольца,
через все тютюшечки да сказки,
чтоб его ореховые кольца
прорастали дальше закавказски!
Охраняли! Даль, большую землю,
горы, пашни, наши чернозёмы,
корни пусть связуют наши стебли,
всё, что с детства близко и знакомо!
3.
МОЛИТВЫ, произнесенные в ПОКРОВСКОМ ХРАМЕ
г. ЕРЕВАНА
Всех, обиделся кто. Люди нынче обидчивы, как
вулканический пепел.
О, как этот пепел хранить мне?
Из углей я истлевших вас жду, из обид, передряг
и из всех, о, простите!
Как проситель
вас жду у закрытых крест-накрест дверей,
заколоченных ставень, за сотней искуренных пачек,
за куском пирога, ибо Мёртвого моря мертвей
и чернее я Чёрного моря без вас.
Плакать-плачу.
Потонувшее всех, утонувших в реке городов.
Как мне руны найти? Я – тот Кай, кто у ног королевы.
Я – тот крик, что у Мунка, «Титаник», пропавший у льдов.
Мне хотя бы надежду… Хоть птичьих на тропке следов:
сорочиных да галочьих. Я бы по ним – где вы, где вы?
Вас нашла. Но ничто, нипочём, никогда и никто.
Это ж надо вот так отвернуться: хребтом, чтоб наружу
и лопатками, что под кофтёнкой, под блузкой, пальто.
О, за что же, за что же, за что же, за что?
Ну а, впрочем, не надо по мёртвым следам видеть сушу.
Мне погибельно в вас! Иногда, если сверху смотреть,
уж не я ли в кювете? Не я ли исклёвана вами?
Может, всё же не я? А в котомке нехитрая снедь,
пара булочек, сало, два яблока, деньги в кармане,
два билета в театр на «Кармен», пятый ряд, откидные места.
Нет, не надо ко мне возвращаться, хотя и зову я.
Мёртвых песен синичьих зачем размыкать вам уста?
Не года, а века – утекли, их не менее ста.
Сжечь бы мысли мне эти и в тьму их развеять пустую.
Моё имя из сердца с корнями порвите и всуе
никогда моё имя! Не трогать, как зороастризм,
что к востоку от Волги, как будто священные воды,
колесницы пророков, чистейшие флаги отчизн.
А когда я иду – то на плечи мне падают своды
сверху вниз.
Я не знаю, не знаю… Моё, утопаю коль, дело
доставать и спасать мне саму же себя. Отчего ж
лезу вечно спасть я других – их ребровое тело,
шерстяную подкладку, комочки дерюжных рогож?
Где меня ты пошлёшь. Или, как во контакте забанишь.
Мне больнее без раны. Мне лживее, коль без обмана
и пошлее, где пошл
каждый взгляд. Ты – двенадцатый храм, что разрушен.
Разбомблённый мой город (ещё не остывшая мгла),
и мечети дымятся, что Каменный град.
Звёздный луч протекает наружу.
4.
Я мыслю морем. А оно целует пальцы.
Оно меня целует! Сто Иуд
так не смогли бы. Климп обцеловался б,
и хочется воскликнуть: «И ты – Брут?»
Я исцелована вот этим морем: бёдра
мои молочные в руках его, в тисках.
И в грудь оно впивается, я родом
из этих вечностей. Пришла себя искать.
Ощупываю камни: здесь вмурован
мой прошлый плач, здесь косточки, скелет.
Из этих я сетей, сачков, улова,
стерляжий и сермяжный мой хребет.
И мыслить так полдня. И лет. И знаний.
А если распадаться – в этих тканях,
а если возноситься – в моря рык!
Не мне ль воскликнут «Пением останься!».
Ужель не мне? Из пены, что морской.
И рушится барьер языковой.
И музыка мои терзает пальцы!
5.
МОЛИТВА О ДОЧЕРИ
Это те минуты, когда ты спала во мне,
опускала реснички, дитя ты моё, человек мой!
Ты зарыта в меня была. Я – твой компьютер, рунет,
я – твой яблочный сок, череда и питья, и кормов – я!
Говорят:
-Я рожаю.
О, нет, так рождают тебя,
о, роди меня, дочь, чтобы стала я мамой твоею.
Мы рождаемся, если сумеем и преодолеем
все капризы дитячьи,
все боли. На хрупкие шеи,
если взвалим весь груз, если сможем, безмерно любя.
Нет, не просто довыносить, в муках библейских добыть.
А взвалить на себя эту взрослость, не меря весами.
Как же мне объяснить, что мужчина, любимый бросает,
оставляет, уходит…Какая там рана в груди.
Мы рождаемся в миг одинокой вселенской любви:
тебяроды! Всё – роды! И вот они – вот самороды!
Ты спала во мне, дочь,
ты жила во мне, все непогоды
ты во мне, переждав, пережив, в своих снах от природы,
только сердце,
когда повзрослела,
его ты не рви!
Мой ты кокон всебабочкин! Мой мотылёчек! Зерно!
Кем была до тебя я? Лишь женщиной, дамой замужней.
Мы с тобой так похожи, что страшно, как будто — одно!
Словно впрямь существует сей город, сей мир, что простужен.
Начиная с вокзала, где площадь советская, здесь,
начиная от веры в добро, сопричастность, в воздушность,
начиная с игрушек, вот котик, медведь, заяц плюшевый,
это высший мой смысл – материнства. Звезда ночь и днесь!
Вот он смысл моей жизни. И бренных костей моих нужность.
6.
Не пропасть! Потому, что живу, как распятая.
Мне заместо бы павших живою вернуться!
Мы одною шестой были, нынче – отъятою.
О, помилуй нас всех!
Простираю я руци…
Всех твоих волгарей, швей и прях, всех! Любого.
Кто не очень богат и, кто очень – их тоже,
Всех врачей, кто в больнице сегодня бедово,
всех, кто учат детей наших в школе толково,
шоферюг, рыбарей, божьих всех и безбожных,
сталеваров, что льют в искрах белых металлы,
МСЧэсников, тушащих наш пожары,
бунтарей, что раскачивают наши оси,
им бы остановиться, которых заносит.
О, помилуй спасателей тех, кто без страха,
за людей, кто «за друзи» стоят спины в спину,
кто последнюю мелочь,
кто просто рубаху,
а кто жизни отдал, спотыкаясь о мину…
Неспокойное время! Не мни о наградах.
Пока помним мы вкус, цвет, звучанья и запах,
пока помним историю, прадедов, маму.
И язык свой исконный! Он вещим зовётся,
он на «о»,
он на «а» и он в кардиограмму,
он в неё вшифровался, впаялся упрямо!
И наш вещий язык никогда не убьётся,
и на небе сияет всеобщее солнце!
Этим Бронзовым танком, огнём и солдатом,
и звездою, что сбита со стелы когда-то!
Не страшны камни, щебень и гравий в затылок.
Я люблю вас!
Люблю!
И всегда вас любила.
У меня, словно в горле все сорваны связки,
так вопила тогда я, в тот год, тьмой разъятый…
Так хотелось бы притчи, утопии, сказки,
коль была бы уверена
в их результате.
7.
ВИШАПЫ
Вот бывают же люди – камнями! Огромными!
То ли бабами из половецких ристалищ,
то ль Вишапы армянские, рыбные, томные,
обнажённые бабы, гулящие швали.
В этой каменной музыке,
где обнажаться
можно только всем телом, нельзя, право, плотью!
Слишком-слишком открыто, хотя я – не цаца.
Но тебе сколько лет? Сколько тысяч лет в счёте?
Растеряла ты дар свой, когда твоё тело
так бездонно,
так щедро во всю каменело,
распадалось на атомы, на ртуть и серу,
кто любил так тебя? Грубо и неумело?
Где телячии нежности? Тонкая шея?
Где всё то, что у женщин есть – грудь, рот и чрево?
Ты зачем отдала всё вот этому камню,
ты зачем это сделала, грешная дева?
Вмуровался твой плач, и теперь быть с ним как мне?
И проходят часы, словно век – вся неделя!
И, как вечность – неделя! Не верю. Не верю
ни единому слову. Ни крику. Ни ране!
Ты меня проклинала. Да я и сама бы,
если надо за руку схватить, то схватила б
эту каменную руку каменной бабы
в форме рыбы,
быка,
черепахи Тортиллы.
Я тебя бы любила, как море, любила!
Сотрясает Армения светом нездешним.
В пятый раз восклицаю: «Признайся, признайся,
Агарцин, ты признайся, где корни орешника,
что по цвету похожи на шёлковых зайцев!»
Неужели всё здесь под стопой Камня-бабы?
Нет. Не может быть, корни орешника святы,
погляди – все листочки, как будто бы лапы,
а орехи – Пасхальные яйца!
А моя-то любовь, словно ветки зелёные,
как цветочки багряные, пули калёные.
На ближайшем базаре хурма с помидорами,
каменистые эти, шальные симфонии.
Я – сокамень тебе!
Я – собаба!
Сочувствие!
Забегаю в кафе, там ломбаджо с капустою.
И кебаб в лаваше.
Кушай! Кушай же!
Только камни не пьют, не едят,
сны – туманные…
Как Армянский поэт Ованес Туманян и
запечатанный в магме,
в сиреневом камне.
Там, где площадь Республики, зданье Парламента.
Ах, не плачь моя…я не хотела…Ты – памятник!
Да и я распласталась уже также каменно
в ренессанс и барокко…Лишь корни орешника,
что на склоне растёт, сквозь аорты валежника
прямо в небо ростки дают
плазмой и пламенем.
8.
Благослови нас шумных, нас крикливых,
невечных нас, нас, жаждущих любви!
В нас психотравмы, страхи и надрывы.
Но в небеса – Тебе! – молю, благослови!
Ты человеку друг, не волк ты человеку.
Смотри: а он один, что капля, бездна, пыль.
Ты сам создал его таким и имя рек ты,
Ты это сделал сам, а он тебя убил.
А он в Тебя плевал,
И, жёлтая, катилась
по телу, как смола, прожжённая слюна,
он отрекался, лгал с безудержною силой.
Кричал:
-Свободу дай!
И падал ниже дна.
И церкви рушил он. Сжигал твои иконы.
А Ты его любил неистовей в тот миг.
И горячей любил. И плакал иступлённей,
не друг был человек, а волка зверий рык!
На солнце так идти, сорвав рубаху оземь,
на амбразуру так пронзённым пулей лечь!
-О, кудри…о, овёс, о, спелые колосья…
Ты им шептал, шептал. Они вонзали меч.
«Доколе?» — я спрошу. А мне в ответ – навечно!
Ах, Боженька, прости, но как простят века?
Нет для Него живых, лишь дымные колечки,
нет мёртвых, нет больных, ни звёздных нет, ни млечных.
…Но на затылке лишь знакомая рука.
О, как она мягка, о, как она близка.
Как в сказке – на, поешь с капустой пирожка,
как в сказке – на, попей из речки киселька.
А у тебя ковид, и ты не знаешь, как.
А у тебя совсем сегодня послесмертье.
Но всё равно – рука, роднее нет, поверьте,
тебя вдруг достаёт, как шарик с потолка,
воздушную почти.
Как письмецо в конверте…
9.
АРМЯНСКОЕ ЦАРСТВО.
ПРИТЧА
Пророк Иса (Иисус по-еврейски),
предвидя ужасную кару людскую,
тогда шёл в песках по стране Иудейской,
и он был живой! Трогал ветку живую.
Он шёл по земле – по грузинской, армянской,
Армения всюду была тогда пёстро.
Горстями людей разбросало в Парфянской
и Крымской,
и был полуостров.
Армянское царство раскрыло объятья,
втекало садами, горами, домами
А в католикосе есть крест, нет распятий,
и есть «лама свами».
Марьяна, терпи!
Твой Иса жизни полон.
Она отвечает: «Терплю. Просто руку
хочу подержать!»
А Он – маленький, голый.
дай запеленаю в сукно и дерюгу.
Затем положу я в кормушку овечью,
затем обучу человечьим наречиям.
А как по-армянски Христос?
Се – любовь есть.
А как по-армянски «родился»?
Ну, здравствуй!
И тянется мать. А он пахнет, что персик.
Какой же сыночек мой классный!
Шелковые кудри. Глаза изумрудны.
И солнце. И утро!
Младенец глядит в отраженье – в себя же,
на облик, что солнцем начертан, в свой Образ.
Любимый мой,
нежный,
как будто лебяжий.
Любовь Иисуса, как всем передоз нам.
Как обморок сердца. Любовная кома.
Марьяна качает ребёнка и кормит
грудным молоком (вся Армения – грудь ей!),
озёра и реки, луга и запруды.
Кормись, мой малыш! Виноград сочный, сладкий,
кормись, мой малыш, пудинг – на – шоколадный!
А птицы несут в сковородках яичных
глазунью, омлет с колбасой и сосиской.
…Ужели раскол? Сих расколов немало.
…Иса был завёрнут в своё одеяло,
Иса был к груди материнской приложен.
Армянская мать целовать-целовала,
всего целовала от ручек до ножек.
Младенца ласкала. Вокруг были скалы.
И был Арарат не турецким, армянским,
и было единым тогда государство!
Но я удивляюсь другому: тому, как
смогли сохранить идентичность армяне,
культуру и письменность.
Дай же мне руку,
младенец,
мой маленький,
мой великаний!
10
Будем молиться с тобою вчера!
Храм Еревана известен – Покровский!
В честь Богоматери! Я так стара,
что понимаю, своя я здесь в доску
солью всех солнц пропитавшихся шкур
да по камням,
что с экскурсией шастать,
выткан на мраморе белый ажур.
Здесь собирают в единое паству.
Здесь шесть монахинь поют и поют
тоненькими, словно день, голосами.
Соединяют в извечное тут
Грецию, Русь и Армению в храме.
Здесь, как войду, сразу падаю я
да на колени! Вжимаюсь костями.
А шесть монахинь водой из ручья,
словно бы нас окропляют – нас с вами!
Также во поле стоит братец Ваня:
-Боже мой, Боже, меня не остави!
Нет, не оставит! Нигде. Даже здесь,
в пыльном, сухом уголке Еревана!
Я и сама здесь по полу струюсь
маленькой тенью, не каменной бабой!
Грецко-Армянская тянется Русь,
произрастает светло и отрадно.
А шесть монахинь поют и поют,
даже когда песня их затихает,
и больше жарких любовей всех тут,
есть только Божеская, мировая!
Будем молиться с тобою вчера,
будем молиться с тобою сегодня,
завтра молиться с тобой до утра,
может, отмолим мы грех первородный?
Пусть будут нынче вовек прощены
все, непрощённые, кто вдруг остались,
люди, дороги, деревья с мостами,
шкуры домов, и долины, и сны!
Пусть буду с ними и я – прощена!
Проклята ими и вновь прощена я!
Русская скоро наступит весна,
и десять лет ожиданьем полна я!
P S: … считается, что самое лучшее – это переговоры.
Да! Это лучше, нежели пуск ракет в друг друга, БПЛА, снаряды и мины. Но мир, сам того не желая, встал на краю пропасти, он воспарил над бездной и не хочет делать шаг назад – на большую землю. Ибо ох, ох, грехи наши, они не дают возможность прислушаться к голосу разума сквозь гул и крики разных народов, и в ушах лишь шум…а голоса разобрать трудно. Именно тот самый важный и нужный голос Божий.
Мой цикл «путешествие по Армении» навеян именно этим ощущение шума и гула.
Конечно, любая страна имеет право возмущаться. Быть не согласной. Ни с мнением с Запада. Ни с мнением с Востока. Ни даже с мнением своего правительства.
Но даже Запад-Восток, как и любой правитель – они не вечны.
Вечен лишь народ. И его здравый смысл.
Вот смотрите: 700 лет стоит знаменитое ОРЕХОВОЕ ДРЕВО В АГАРЦИНЕ (это такое место, где находится монастырь, поныне хранящий память, истоки. Он невероятно красив!)
И ещё – ореховое древо! Оно тоже древнее растение.
И оно оплетает полмира. Его корни так глубоки, что только диву даёшься!
Если мы сами не можем себя защитить, то на помощь приходит, ага, вы не ослышались именно он – крепкий орех! Чьи плоды размером с пасхальное яйцо. Чьи корни размером – миллионы сынов наших!
Я скатилась спиной по стволу.
Я прислушалась к мелодии корневой системы.
Я легла на узловатые корни.
Я прижалась.
Один корень был самым выпуклым, на него я положила голову, как на подушку.
Прикрыла глаза.
Солнце восходило. Оно отбрасывало от себя столпы света.
В 2001 году сюда в Ереван в Покровский Храм приезжал патриарх Алексий — Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий побывал с визитом в городе солнца, в Ереване, где принял участие в торжествах, посвященных 1700-летию принятия христианства. И я видела лицо Святейшего Верховного Патриарха и Католикоса всех армян Гарегина II – улыбающееся, радостное лицо. О! О! Как это было празднично.
И я видела лица женщин, которые входили в Храм.
И теперь я узнала себя в этих женских, улыбающихся лицах.
Так происходит рождение слова.
Слова примиряющего.
И так весь мир помирится.
Ибо слово мир – состоит не из трёх букв. А из всех букв алфавита. Из древних букв всех алфавитов!