(из повести «Классическая водолазка»)
Вернувшись домой, дядя Варо лёг на тахту под картой Великой Армении, висевшей на стене.
На карте границы Армении простирались от моря до моря и ещё раз до моря: от Каспийского моря до Чёрного и Средиземного морей. Иногда дяде Варо казалось, что он слышит величественный, глубокий и широкий морской шум, под колыбельную которого он засыпал. А может быть, точно так под такой же шум некогда засыпал сам Царь Царей Тигран Великий, за день уставший от великих державных дел?
И ещё дяде Варо снился один и тот же сон, в котором с висевшей на стене карты на него обрушивались воды Каспийского, Чёрного и Средиземного морей со страшной силы грохотом и вековым упрёком, увы, до сих пор безответным: «Почему вы бросили нас?»
И проснувшийся в страхе дядя Варо, в одиночку державший суровый ответ за всех армян, рассеянных по миру, никак не мог понять: он мокр от обрушившейся на него морской стихии, или же от солёного пота, обильно пробившего его тело, а может и насквозь – душу?
Много лет назад, чтобы получить эту карту, дядя Варо бесплатно отремонтировал большую комнату у одного знакомого. Карту он принёс домой бережно, как святыню-флаг прижав к груди. И чтобы ненароком не потерять её – мало ли что может приключиться на не совсем трезвую голову – категорически отказался даже от традиционной вечерней выпивки.
Этот «демарш», к слову, не совсем понравился его друзьям, но они с уважением и пониманием отнеслись к его решению.
Старая и безжалостно оборванная вглубь по краям карта напоминала трагическую судьбу некогда Великой Армении. Придя домой, дядя Варо, не теряя ни минуты, развёл на воде пшеничную муку, вскипятил её в кастрюле и этой липкой жидкостью аккуратно наклеил на обороте карты медицинскую марлю, как бы исправляя грубейшие исторические ошибки, некогда допущенные нашими великими предками. И когда карта высохла, с четырёх сторон по краям ровнёхонько, очень старательно обрезал ножницами. «Вот так, – сказал дядя Варо, – вот так надо».
С чувством исполненного долга, удобно устроившись на тахте и положив одну ногу на другую, дядя Варо попытался продолжить чтение любимой книги – исторического романа Серо Ханзадяна «Мхитар Спарапет», на плотной обложке которого чернел прожжённый круг от горячей сковороды. Нет, не дядя Варо подложил книгу в твёрдой обложке под раскалённую сковороду с жареной на сале картошкой, использовав объёмистый том как подставку. Как раз наоборот: дядя Варо берёг эту книгу как зеницу ока! И вообще, он был уверен, что, нет, не от раскалённой сковороды обгорела обложка книги: так горели армянские города и сёла, так горела душа Мхитара Спарапета, горела душа Давида Бека, и огонь, заключённый в страницах книги, вырвался наружу…
Так же, как и карту Великой Армении, эту книгу уже с обгоревшей обложкой дядя Варо получил за свой труд: увидев на кухне, где работал, подставленную под хромую ножку шкафа книгу, дядя Варо попросил хозяина за проделанную работу расплатиться… «этой книгой, которая, вижу, тебе не совсем нужна, ну, нужна, конечно, но не по прямому назначению».
Конечно, хозяин несказанно обрадовался (хотя и не подал виду) такому несколько неожиданному, но и одновременно замечательному для него предложению – он ещё со школьных лет подозрительно относился к книгам, считая чтение пустым времяпрепровождением. Я уверен, что он обязательно подумал: «Во даёт, чудак-человек!»
По поводу «книжной слабости» дяди Варо некоторые соседи незлобно подшучивали над ним:
– Варо, а за полное собрание сочинений Ленина сколько комнат отремонтируешь, там как никак целых пятьдесят пять увесистых томов!
– А за толстую «Историю КПСС» тоже можно, ну хотя бы коридор?
– А за «Капитал» Маркса? Это же не просто книга: это же капитал. Ка-пи-тал!
– За книги отремонтирую, но только за исторические книги и ещё за карты, – не оставался «под словом» дядя Варо, – например, можно романы «Царь Пап» Стефана Зорьяна, «Самвел» Раффи, «Орёл Васпуракана» Зарзанда Даряна, «Сорок дней Муса-дага» Франца Верфеля, «Геворг Марзпетуни» Мурацана, «Последний из ушедших» Баграта Шинкуба. Очень хочу иметь книгу Богдана Вердяна «Мои цветы остались вдали». Можно другие интересные книги тоже.
Однажды он принёс домой довольно-таки тяжёлую стопку книг, перевязанную бечёвкой: воистину неоценимый клад под названием «Русско-армянский словарь» в четырёх томах! А сейчас вы ещё больше удивитесь, потому что я уже сообщаю вам, что это уникальное издание находится у меня. Её подарила мне тётя Вардишах, когда мои стихи начали печататься в газетах. «Возьми, – сказала она, – они будут тебе нужны. Варо к ним относился нежнее, чем к своим детям».
На внутренней стороне обложки первого тома рукой дяди Варо светло-синим карандашом красивым почерком выведена фамилия «В. Григорян» и размашисто подчёркнута. Четыре тёмно-коричневых тома, в моей уже довольно-таки богатой библиотеке.
…Дядя Варо начал читать книгу. Читал тяжело, потому что буквы, слова, целые предложения и даже абзацы с главными и второстепенными членами, знаками препинания проваливались скошенными рядами, – как падали турецкие янычары Кёпурлу Абдулла-паши, сражённые стрелами воинов Давида Бека и Мхитара Спарапета, под защитными стенами неприступной высокогорной крепости Алидзора в историческом Сюнике.
Несколько дней дядя Варо не вставал. Казалось, что он забыл обо всём на свете, вернее, забыл весь свет. И как он мог встать, если его не было здесь, если он находился там?! Между здесь и там пролегла целая историческая эпоха, которой исполнилось ровно двести пятьдесят лет!
Вот так дядя Варо был поглощён чтением любимой книги. Был только он, и была только книга. Иногда одно и то же предложение, а порой одну и ту же страницу он внимательно перечитывал несколько раз, вновь и вновь возвращаясь к колдовству слов, пытаясь не только дойти до их сути, но и без остатка раствориться в их глубине, стать их частью: «Куст шиповника пышно цвёл на могиле Мхитара,– в который раз перечитывал дядя Варо.– На рассвете его увидел идущий в поле крестьянин. Он видел цветы и в другие дни. Это были цветы гор. Каждый день, еще затемно, их приносила сюда Гоар. Она осыпала цветами и слезами своими могилу Мхитара».
Ну вот и дочитаны последние предложения романа: «Новые враги топтали землю армян, и новые храбрецы изгоняли их со своей земли. Одно поколение сменялось другим… Так мы жили века», после которых для дяди Варо, возможно, наступила 250-летняя пустота – такая же чистая, как и пугающая недописанностью последняя страница романа. Но пустота ли? Надо осмыслить пустоту. Будь физиком, я бы вывел формулу пустоты.
Неужели жизнь дяди Варо завершилась вместе с жизнью Мхитара Спарапета?
Неужели что-то очень большое их объединяло?
Дядя Варо в Мхитаре Спарапете чувствовал родственную душу. Да, они оба были строителями, хотя между ними была существенная разница. И эту разницу отчётливо почувствовал дядя Варо: Мхитар Спарапет строил государство для всего армянства, а он строил дома, правда, строил для других. Но утешала слабая мысль о том, что строил… Хотя и строил для других, но строил же, созидал…
Я написал «для других»…
И вдруг чётко, явственно услышал слова дяди Варо, сказанные им очень много лет назад о том, что он никогда не станет варпетом, хотя он, и это чистейшая правда, был устой с золотыми руками. Конечно же: чтобы стать варпетом, ему не хватало самого главного: построенного своими же руками собственного дома.
Сегодня я уверен: варпет должен строить собственный дом так, как составляет свою избранную книгу великий писатель.
Так вот, дочитав последние предложения романа и по-своему осмыслив их, дядя Варо встал, помылся, аккуратно, как никогда, побрился, ножницами поправил коротко подстриженные бакенбарды и закрученные кверху усы, как это, возможно, делал сам Мхитар Спарапет. Потом он переоделся во всё чистое и лёг на тахту под картой Великой Армении.
Он всей грудью широко вдохнул до самых глубин души свежесть трёх морей, зажмурился от всплеска солнечных лучей, играющих на волнах, и вновь взял в руки объёмистый, двухтомный роман, объединённый в одну книгу, раскрыл посередине. Раскрыл так, как бы поделил жизнь на две равные части.
Нет, он действительно поделил жизнь на добро и зло, на свет и тьму, на преданность и предательство. Раскрытую книгу положил на лицо, закрыв её двумя частями, как ладонями, свои глаза.
Затем он сложил руки на груди и под могущественный шум морской стихии, который всё больше и больше усиливался в его душе, умер.
Я точно знаю, что перед тем, как навсегда закрыть глаза, он стонал, стонал глубоко и тяжело, как глубоко и тяжело вздыхали воды трёх морей: «Вот так, – стонал он, – вот так предали Мхитара Спарапета, предали жалкие и низкие людишки, ничтожества».
И мучительно вопрошал дядя Варо: «Ну почему, почему Давида Сасунци убила своя собственная дочь? Почему, Господи? Какая страшная и трагическая тайна заключена в этом отцеубийстве? А может быть, это та единственная, исключительная тайна, которая судьбоносная?»
И ещё, я знаю, что дядя Варо просил прощения у тёти Вардишах (возможно именно так просил прощения Мхитар Спарапет у своей возлюбленной Гоар?): «Прости меня, Варди-шааах, прости, если можешь!»
Обязательно просил, ибо не мог не представить, как его Вардишах каждый день ещё затемно будет приносить цветы гор и слезами своими осыпать его могилу…
Вот так – с раскрытой книгой Серо Ханзадяна «Мхитар Спарапет» на лице и сложенными на груди руками, с застывшим на губах немым армянским вопросом «Почему?» – лежал дядя Варо на тахте под картой Великой Армении, когда поздно вечером тётя Вардишах пришла домой с ноющей болью в спине и свисающими как плети руками.
И соседи, побросав все неотложные дела, сбежались на её пронзительный крик.