КУЛЬТУРНЫЙ КОД

История жизни народной артистки Армении ЛЕЙЛИ ХАЧАТУРЯН

Продолжаем публикацию глав из книги «Лейли», вышедшей в издательстве «Антарес» в 2010 году по госзаказу Министерства культуры Республики Армения.
Эта книга – история жизни ведущей актрисы Ереванского ордена Дружбы Народов Государственного русского драматического театра им. К.С.Станиславского, народной артистки Армении Лейли Хачатурян, представительницы легендарного армянского рода Хачатурянов, записанная с ее же слов. Вместе с тем, это история жизни армянской интеллигенции, рассказ о трудном, но замечательном времени расцвета искусства в Армении.

Текст публикуется с согласия автора литературной записи книги Армена Арнаутова-Саркисяна.

Продолжение. 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8  | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 

Знаменитые гости нашей столицы

Был период, когда Ереван заполнялся прекрасными арти­стами, гастролерами. Такое впечатление, как будто по какому-то списку приезжали на концерты музыканты с мировыми именами. Скрипачи, пианисты, оперные певцы, композиторы, танцовщики, балерины… Все они становились нашими друзьями и часто бы­вали в моем доме, дядя Арам с ними был очень близок…

Я начну с больших мастеров. Знаменитые музыканты скрипачи, например, приезжали Давид Ойстрах, Исаак Стерн, Борис Гольдштейн, Леонид Коган…

В каждый свой приезд Давид Ойстрах бывал у нас в доме. Он очень часто гастролировал в Ереване. Я помню, как-то за сто­лом он сказал: «Вы знаете, мы все время гастролируем по Закав­казью. Тбилиси, Баку, Ереван… Везде, конечно, прекрасно принимают, но в Ереван, — говорит, — я приезжаю с особым вол­нением, сердце колотится особенно — это ваша публика! Ваша публика другая, в высшей степени взыскательная, но очень доб­рая, она умеет ценить, умеет слушать, слышать, понимать… Ей хочется отдать все свое сердце, всю душу без остатка! Я всегда очень волнуюсь и одновременно радуюсь, когда еду именно в Ереван, есть возможность еще раз себя проверить…», — это слова Давида Ойстраха. Это говорил человек не просто с именем, а принятый, признанный во всем мире…

Давид Ойстрах играл концерт Арама Ильича, который, кстати, ему посвящен, играл бесподобно! В это время приехал на гастроли Исаак Стерн и тоже по-своему невероятно беспо­добно играл этот же концерт! Леонид Коган исполнял его совер­шенно по-другому и совершенно потрясающе! А как исполнял этот концерт уже позже Генрик Шеринг, описать невозможно! Я считаю, в жизни каждого большого скрипача скрипичный кон­церт Хачатуряна сыграл очень важную роль. Недаром, до сих пор скрипачи считают за честь сыграть концерт Хачатуряна…

Дважды приезжал Исаак Стерн, скрипач из Америки. В тот день, когда он играл скрипичный концерт, он получил теле­грамму, у него родилась дочь. Это было такое потрясение, такое счастье для него! Очень светлый человек, талантище, играл, ко­нечно, бесподобно, даже неловко останавливаться на этих вещах, но я хочу сказать, что этот день стал счастливым для него и для нас тоже. Мы были с Арамом Ильичом вместе и после концерта пошли к нему за кулисы. Дядя говорил какие-то приятные слова, вспоминал их встречу в Америке…

Один из знаменитых, еще очень молодых исполнителей был так же Борис Гольдштейн, Буся, как его называли близкие люди. Он приехал сюда на гастроли впервые и побывал в нашем доме. Очень интересный молодой человек, совсем еще молодой. Он тоже исполнял скрипичный концерт Арама Ильича. В его игре чувствовалась невероятная сила, было очевидно, что он вы­растит в большого музыканта, так и произошло в дальнейшем. Я сожалею, встреч было мало из-за того, что Борис Гольдштейн довольно скоро покинул Советский Союз и уехал заграницу, где, как потом мы узнавали, с большим успехом продолжал работать. Но даже эти несколько встреч с ним в нашем доме и, конечно, на его концертах в Ереване оставили яркое впечатление. Его музыка была какая-то особенная, в силу его молодости немножечко, может быть, резковатая… А впрочем, я не буду давать музыко­ведческих оценок… Он был, конечно, сильным скрипачом, а в дальнейшем большим музыкантом, что и подтвердила вся его жизнь, его творчество…

Леонид Коган! Ну, Коган, Коган — это какой-то феноме­нальный совершенно скрипач. Его сюита «Кармен», например, на мой взгляд, непревзойденное исполнение! Не говоря о том, что он блестяще играл скрипичный концерт Арама Ильича.

Ему принадлежит честь поездки с Хачатуряном по Арме­нии, по всем деревням, всевозможным населенным пунктам, чтобы познакомить так называемых слушателей с музыкой Арама Ильича…

***

Я помню, когда в 48-м году наступили черные дни после доклада Андрея Жданова, когда были самым несправедливым образом были опорочены Дмитрий Шостакович, Арам Хачату­рян, Сергей Прокофьев и многие другие выдающиеся компози­торы, дядя приехал в Ереван, чтобы поездить по Армении, как бы «пойти в народ». Его упрекали за то, что он «вне народа» су­ществует… Уж, казалось бы — «музыка Хачатуряна вне народа…» — сама фраза звучит абсурдно…

Музыка Хачатуряна — это праздник, пир, изобилие, это зрелище звуков, сочных ярких гармоний, настоящий народный праздник! Недаром один из основоположников советского музыковедения, известный музыкальный критик народный артист СССР Борис Асафьев писал: «Это, прежде всего, пир музыки… Нечто рубенсовское в пышности, наслаждающейся жизнью ме­лодии и роскоши оркестровых звучаний. И не только тут пыш­ность, но и изобилие, щедрость: грозди мелодий и орнаментов! Словно вкушаешь музыку, расточительно привольную, радую­щуюся своему изобилию… Искусство Хачатуряна зовет: «Да будет свет и да будет радость!»»…

Тем не менее, Жданов в своем докладе жестко об этом упомянул. В постановлении ЦК ВКП(б) А.Хачатурян, как и ряд других крупных музыкантов, подвергся критике за «формалистические» и «антинародные» тенденции. «Надо идти в народ…», — было сказано, и дядя приехал сюда, чтобы совершить этот «поход». Он пригласил с собой Леонида Когана и Симфониче­ский оркестр Армении. Оркестр, Коган и Арам Ильич — начали «идти в народ»…

Уже наступила глубокая осень, и в нашем доме было хо­лодно. У нас стояли довольно-таки нарядные стенные печи, оби­тые черным железом. Леня Коган жил в нашем доме, он просыпался раньше всех и становился спиной к еще теплой печи, которую топили с ночи, и начинал играть. Он мог часами так сто­ять и играть гаммы, этюды, фрагменты из скрипичного концерта. Он все время играл, удивительной работоспособности человек, удивительной преданности. В то время, в такое трудное, опасное время он был одним из лучших друзей Арама Ильича. Леня плохо ел, как маленький ребенок, и мама моя вставала тоже очень рано, варила ему или манную, или рисовую кашу, и почти чуть ли ни с ложечки кормила его, потому что он в это время держал скрипку, он не выпускал ее из рук и все время играл. Леня гото­вился к поездке с великой ответственностью, как будто от этого зависела чья-то жизнь. Все это вносило особое тепло в наш дом, особую ответственность за заботу об этих людях, которые ста­рались не погибнуть, старались выжить в то тяжелое время…

Поехал с ними и мой папа. Он очень боялся за здоровье дяди Арама, тот находился в шоковом состоянии. Папа взял от­пуск на работе и не отходил от своего брата ни на шаг…

Есть множество фотографий, сделанных действительно в самых невероятных местах, даже в шахтах наших капанских рудников. Даже там побывал дядя, рассаживался в касках симфонический оркестр и Леня играл скрипичный концерт. Шахтеры чумазые, в своих костюмах стояли и внимательно слушали му­зыку Хачатуряна. Зачастую это бывало на свежем воздухе, ор­кестр садился на каких-то полянах, не везде была возможность предоставить клуб, я уже не говорю о зале. В других каких-то местах выдвигали откуда-то пианино, и сам дядя играл свои про­изведения. Он лазал по горам, спускался в шахты и каждый день, конечно, присутствовал на своих концертах, разговаривал, встре­чался с людьми, хорошими добрыми людьми. Везде его прини­мали так красиво, так тепло, что было смешно потом перечитывать все эти доклады, в которых говорилось совер­шенно противоположное… Это поездка оказалась необходимой, а главное, она доказала самому дяде его нужность, необходи­мость, он понял, что народ его любит, что он нужен своему на­роду. Он вернулся умиротворенным и спокойным. Конечно, значительная роль принадлежала Леониду Когану, который бле­стяще выступал в самых невероятных условиях…

Эту же миссию в дальнейшем выполнил и наш молодой очень талантливый армянский скрипач Яша Вартанян. Он тоже вместе с дядей поехал в Ленинакан, в Кировакан, это была уже другая ветвь концертов, тоже играл скрипичный концерт и полу­чал массу удовольствия, общаясь с дядей, общаясь с оркестром…

… Одна из интересных встреч в моей жизни, встреча с этим знаменитым скрипачом, почти моим ровесником Яшей Вартаняном. Отец его Армен Яковлевич Вартанян был врач-отола­ринголог (фониатор), он работал в Оперном театре, и к нему хо­дили лечиться все вокалисты. Я к нему бегала иногда в месяц два-три раза. Я училась на вокальном факультете, и как что-ни­будь не так, скорей бегом к нему. Помогал он всем невероятно, это был исключительно добрый, отзывчивый человек. Какую-то страшную черную микстуру он щедро, большими бутылками всем выдавал, я ее ненавидела, но она помогала моментально…

А Яша, Яша стал просто моим другом. Он играл скрипич­ный концерт Арама Ильича с самого раннего возраста, и чем дальше, тем совершеннее. Он постоянно работал над собой, над своей техникой. И когда дядя его послушал, он пришел в неопи­суемый восторг. Он даже сказал, что «…это один из лучших ис­полнителей моего концерта!».

Яша и его отец, удивительно мягкие и добрые люди. Я их очень люблю и всегда тепло вспоминаю. Жалко, что Яша очень рано ушел из жизни. Армения потеряла замечательного музы­канта, потрясающего скрипача…

… 48-й год — одна из черных страниц истории нашей страны, я имею в виду СССР. Были отстранены от творчества ве­ликие выдающиеся композиторы, музыканты-исполнители, пи­сатели, поэты, артисты, певцы, танцоры, которыми восхищался весь мир, а в собственной стране…

Дядя попал в этот страшный водоворот. Ему еще повезло, у него было запрещено официально только одно произведение. То, что было неофициально — это другой вопрос… Но у Шоста­ковича и у Прокофьева абсолютно все, вплоть до уничтожения фондовых записей и пластинок. Это удивительно! Все лучшие оркестры мира исполняли этих композиторов, благодаря им весь мир слушал и восхищался музыкальной культурой огромной страны, а на родине их гнобили и уничтожали, размагничивали их записи в исполнении выдающихся музыкантов, своих же…

Помню один уникальный случай, я была почти свидете­лем этого из ряда вон выходящего происшествия. В три часа ночи в московской квартире Арама Ильича раздался звонок, зво­нил сам Сталин…

Мой папа был рядом с дядей, он не оставлял его ни на ми­нуту, он понимал, что брат находится на грани сильнейшего эмоционального срыва, я уже не говорю о здоровье… Они очень дружили и духовно были взаимосвязаны, и папа был рядом…

И вот, в три часа ночи раздался звонок, голос в трубке произнес: «С вами будет говорить Иосиф Виссарионович Сталин…». Вы представляете, что произошло со всеми, со всей семьей, ко­торые не спали ночами и все время ждали, что что-то вот-вот должно случиться еще…

Очень спокойным, невозмутимым голосом Сталин спрашивает: «Как вы себя чувствуете, Арам Ильич?». Тот отвечает: «Ну… В данный момент очень плохо, у меня кровоточит язва…».

А у дяди всю жизнь была язва двенадцатиперстной кишки, и он постоянно лечился в Кремлевской больнице, даже на какое-то время периодически ложился на стационарное лече­ние. На тот момент дядя со всеми «неугодными» композиторами был откреплен от всех поликлиник, санаториев и домов отдыха, и, самое страшное, от Кремлевской больницы…

Сталин говорит: «А почему вы не лечитесь? Где врачи, которые могут вам помочь?». «А меня открепили от Кремлевской больницы, Иосиф Виссарионович, мне запретили там лечиться… Я потерял своего врача, — спокойно сказал Арам Ильич, — мне не к кому обратиться…». Была долгая пауза… Сталин очень твер­дым, жестким голосом произнес: «Арам Ильич, завтра же вы ля­жете в эту больницу, и вас будут лечить. Я желаю вам здоровья. Я хочу, чтобы вы знали, вы и ваше творчество очень дороги нам. Всего вам хорошего, Арам Ильич…», — и повесил трубку. Можно представить, что было с дядей и всей семьей…

Через какое-то время опять раздается телефонный звонок, буквально в течение получаса. Звонит Шостакович! Они очень дружили много-много лет. Дмитрий Дмитриевич говорит: «Арам, ты знаешь, — он разговаривал всегда очень прерывистым, таким, напряженным голосом, — ты знаешь, я только что говорил со Сталиным…». Дядя говорит: «Я тоже». «Но ты знаешь, что мне сказал Сталин?!»… А дело было так. Советская делегация композиторов должна была выехать в Соединенные Штаты Аме­рики с концертами, с представлением советской музыки, а Шо­стакович был назначен руководителем этой группы. И он отказался! И вот, Сталин ему говорит: «Дмитрий Дмитриевич, я хочу узнать, почему вы отказались от поездки в Соединенные Штаты Америки?». «А потому что я запрещен в своей стране! Там меня исполняют, а здесь уже нет…». А Шостакович такой резкий был, он ничего не боялся, в общем-то, после того, что с ним сделали, ему уже бояться было нечего. «Здесь меня не иг­рают, — сказал он, — мало того, уничтожаются фондовые записи моих произведений! Как я могу поехать в Америку и что я дол­жен там говорить? Иосиф Виссарионович, я не поеду!». На что Сталин спокойно и как всегда невозмутимо сказал: «Успокой­тесь, успокойтесь Дмитрий Дмитриевич, я все выясню. Могу вас заверить, что я ничего об этом не знал…».

Дядя и Шостакович до утра почти разговаривали по теле­фону. Оба были безумно взволнованы. Какие-то привилегии, льготы им стали возвращать, подмосковные дома отдыха, боль­ницы… Но, конечно, восстановить записи произведений этого ге­ниального человека уже было невозможно…

… Недавно я встретила Степу Шакаряна. Степан Шакарян наш замечательный армянский композитор, который в 1956-1958 годах обучался композиции у Арама Хачатуряна, учился в Ере­ванской, Московской и Ленинградской консерваториях, послед­нюю окончил с отличием. У Арама Ильича с ним сложились очень теплые отношения, когда он жил в Москве. Степа в беседе рассказал мне две истории, одну — со слов Арама Ильича, а в дру­гой — сам он невольно оказался свидетелем.

Первая история о том, как Жданов вызвал к себе в кабинет Сергея Прокофьева, Дмитрия Шостаковича и Арама Хачату­ряна… Представьте себе картину: в приемной стоят три великих композитора, три уникальных по своему таланту и заслугам в мировом масштабе человека. Дверь полуоткрыта, и из кабинета доносится крайне пренебрежительный, до отвращения унижаю­щий голос Андрея Жданова: «Входите!!!». Тихо, молча, все трое заходят и становятся в ряд перед ним. Жданов сидит в своем кресле, откинувшись назад, нога на ногу, причем не вся нога, а щиколотка одной ноги на колене другой, с брезгливым выраже­нием лица и по-хамски продолжает: «Ну, до чего вы довели оте­чественную музыку?», — именно так, рассказывая, показывал Арам Ильич со слов Степы Шакаряна. Прокофьев, будучи самым смелым, посмотрел прямо в глаза Жданову и сказал: «Может, на­учите…». Жданов от неожиданности растерялся, выпрямился в своем кресле, и со злости, не зная, что ответить, процедил сквозь зубы: «Вы у меня еще увидите… Идите!»… Что было дальше, я вам уже рассказывала…

Находясь среди ближайшего окружения Сталина, Жданов был пособником массовых репрессий в 30-40-х годах. С 1946 года он возглавлял кампанию по усилению партийного контроля за интеллектуальной жизнью страны, вошедшую в историю как «ждановщина». Этот ущербный человек писал разгромные статьи об Анне Ахматовой и Михаиле Зощенко, которых тут же исключили из Союза писателей. Он чуть не погубил Сергея Эй­зенштейна, назвав один из его шедевров — фильм «Иван Гроз­ный» в ряду «безыдейных» фильмов… Сколько людей было загублено из-за так называемого «социалистического реализма», сколько фильмов пролежало десятилетиями на полке, сколько музыки и литературы было уничтожено… «Национальное по форме и социалистическое по содержанию» — подлая формули­ровка, не правда ли… Бедные люди, они всю жизнь прожили в страхе, и никакое время не смогло этот страх выветрить. Они были мудры, их опыт жизни не позволял забыть о страхе… И вы знаете, даже сейчас порой возникают подобные ситуации, как и прежде к власти рвутся ущербные люди, которые суют свой нос не в свое дело, и, не имея представления ни о чем, берутся кри­тиковать, запрещать и разрушать…

Еще одна история, очень ярко характеризующая то время, история о том, как Арам Ильич пришел в Союз композиторов к председателю Тихону Хренникову по какому-то вопросу, и совершенно случайно Степа Шакарян оказался вместе с ним…

Заходят они в приемную Хренникова, где восседает секретарша. На старомодном, потрепанном, продавленном диване с кнопками по краям скромно, опустив голову, тихо сидит скрю­ченный Шостакович. Арам Ильич увидел его и закричал: «Дима!!! Почему ты здесь сидишь?!». «Тихон Николаевич сильно занят, велел подождать…», — с грустью выдохнул Шоста­кович. Арам Ильич схватил его, крепко обнял и в унисоне они вдвоем вошли в кабинет Хренникова…

Когда Степа рассказывал эту историю, у нас у обоих навернулись слезы. Как несправедливо, чудовищно…

… Дмитрий Шостакович… Шостакович — особая страница в биографии моей семьи, очень ценная… Он приезжал сюда с концертом, вокальными своими произведениями, очень слож­ными, написанными на слова Леонардо да Винчи. Мы слушали этот концерт, как это было ново, очень интересно, в общем, ге­ниально, не побоюсь этого слово, а впрочем, все, что он делал, было просто гениально…

Его последняя поездка в Ереван состоялась в связи с неожиданной смертью его супруги. Она была физиком, работала на Алагязе с нашими учеными братьями Алихановыми. И од­нажды что-то с ней случилось, она поступила в больницу с ди­агнозом заворот кишок…

Галина Васильевна, очень красивая, яркая блондинка с красивой стрижкой, волосы все время закрывали ей лицо, и она так небрежно их отбрасывала, очень красивая была женщина. Ей нравились армянские вина! Когда она спускалась в город, то обязательно заходила к нам. Я помню, как-то папа получил в пода­рок молодое вино «Маджар» — это свежевыжатый виноград. Она его пила, пила, пила… Папа, помню, с улыбкой на лице тогда ска­зал: «Вы знаете, вы не увлекайтесь, потому что это очень тяже­лое, пьяное вино…». Она: «Ну что вы, это же, как лимонад, чудесно!». Потом, конечно, она поняла, что это не лимонад, и мы ее в этот вечер никуда не отпустили… Очаровательная, милая, красивая женщина…

С диагнозом заворот кишок она поступила в больницу и неожиданно скончалась… Это была страшная трагедия для семьи Шостаковича, у них было двое детей, сын и дочь. Сын стал дирижером, уехал и, если не ошибаюсь, живет в Германии…

Когда приехал Шостакович, он не плакал, я помню, он вышел на крыльцо нашего дома, светило послеобеденное солнце, яркое-яркое. Вокруг много народу, композиторы, музыканты, папа, мама, я… Он посмотрел на это солнце и сказал: «Какое пре­красное солнышко, как красиво вокруг, — потом совсем тихим, но очень твердым голосом продолжил, — и такая трагедия рядом…». Мы поцеловались, он сел в машину и уехал в аэропорт, где все уже было готово для вывоза тела Галины Васильевны в Москву…

… Композиторы! Приезжали композиторы, некоторые приезжали со своими концертами, некоторые просто с какими-то благотворительными целями…

Я помню приезд Кабалевского. Дмитрий Кабалевский был одним из ведущих композиторов России. Он пришел к нам в гости со своей женой, очень милые люди, но на наш взгляд не­много странноватые. Жена его так быстро разговаривала, ничего понять было невозможно. Она абсолютно искренно говорила: «Как хорошо вы живете, как спокойно, — говорит, — а у нас в Москве такие ритмы, такие ритмы, совершенно нет возможно­сти…», — и сама так быстро-быстро рассказывает случай, как она вошла здесь в аптеку, подошла к продавщице и говорит, почти выкрикивает скороговоркой: «Калодиум есть? Та, — говорит, — медленно, плавно повернула голову в мою сторону и спросила: «Что?», — а я опять: «Калодиум есть?», — эта женщина удивленно и опять очень медленно произнесла: «А почему вы так спраши­ваете? Калодиум есть!», — и я поняла, какой счастливый народ живет в этом городе, который позволяет себе так спокойно и даже вежливо разговаривать. Не то, что у нас в Москве, мы, как с цепи сорвавшиеся, такие ритмы, такие ритмы…». В общем, она очень оригинальная, экстравагантная была дама…

Особая статья — пианисты! Я больше всего на свете люблю рояль! И когда приезжали мой любимый Лев Оборин, Святослав Рихтер, Эмиль Гилельс, Виктор Мержанов, кстати, наш армянин, Яков Флиер, Роза Тамаркина, очаровательная молодая девушка, которая получила первую премию за исполнение музыки Шо­пена — это все были праздники! Праздники музыки, праздники счастья, а они приезжали постоянно…

В свой каждый приезд знаменитый пианист Лев Оборин обязательно должен был побывать в нашем доме. Мягкий, улыбчивый, а самое главное, потрясающий совершенно пианист. Особенно мне запомнился Шопен в его исполнении. В каждый его приезд мы обязательно встречались…

Все это было безумно интересно, все, что в то время про­исходило у нас в доме. Мы, молодежь, жили какой-то неверо­ятной духовной жизнью. Встречи с этими великими людьми ока­зывали значительное влияние на наше дальнейшее восприятия мира, мироощущение. Молодежь в наше время в основном была очень эрудированна. У всех, конечно, разные стремления в жизни, но, тем не менее, все любили и знали музыку, литературу, поэзию, живопись, и нам всегда было о чем поговорить. Поэтому такие люди и такие встречи, которые еще и происходили в доме и давали возможность полностью как-то постичь человека, си­дящего прямо перед тобой, давали возможность непосредствен­ного общения с мировыми признанными величинами, посещение концертов в их исполнении, все это, конечно, имело огромное значение…

Дирижеры… Приезжал Вилли Ферреро! Феноменальный дирижер! Этот итальянец свел с ума весь Ереван! Он дирижиро­вал каждым пальчиком, я была не только на его концертах, но и на всех его репетициях. Это было безумно интересно! Он, ви­димо, любил выпить, видимо очень любил… Вот продирижирует минут десять и останавливает оркестр. Он спускался вниз, в свою комнату, выпивал рюмочку водки, и, как ни в чем не бы­вало, возвращался к пульту и делал чудеса! Творил чудеса! Ди­рижировал у него каждый палец, каждый палец что-то значил для оркестра. Он, буквально, рисовал музыку. Это была какая-то сказка и в плане зрелища, и в плане, конечно же, музыки, не го­воря уже о его внешности… Просто потрясающий дирижер!

Приезжал великолепный дирижер Димитриади, удивительный человек… Из Азербайджана приезжал Ниази, человек с европейской культурой, очень эрудированный. Он тоже в каждый свой приезд бывал в нашем доме, и в доме у Арама Ильича в Москве бывал часто. Очень добрый, очень веселый человек и прекрасный дирижер…

В то время, когда джаз еще не был разрешен, все это но­сило характер чуть ли не подпольного существования, к нам при­езжал Эдди Рознер. Ну, наверное, не надо говорить кто такой Эдди Рознер и что такое его джаз! Приезжал Олег Лундстрем не­сколько раз, это, конечно, незабываемые концерты… Я помню, в джазе у Эдди Рознера пело трио, его же музыканты, они выхо­дили как певцы, три человека, и эти песни мы потом распевали всем городом. Как это было красиво, необыкновенно и ново для того времени…

Хочется вспомнить еще и нашего дирижера, художествен­ного руководителя Симфонического оркестра Армении Михаила Малунцяна. Казалось бы, обыкновенный человек, над которым мы… Когда мы шли на концерт: «Кто дирижирует? Малунцян? Ой, ну это…». И вдруг, неожиданно он раскрылся перед нами, мы поняли, что это замечательный музыкант! Благодаря его музы­кальному мировоззрению, мы начали слушать музыку, о которой и не мечтали. Западноевропейская музыкальная классика! Такую музыку не играли, просто не исполняли у нас здесь…

Армения жила удивительно насыщенной жизнью музыки, жизнью вообще культуры, и если говорить об оперном театре, какие певцы приезжали… И Шпиллер, и Масленникова из Боль­шого театра, Огневцев был здесь… Очень много Большого театра здесь побывало, музыкальная оперная жизнь фантастическая, шел весь мировой оперный репертуар, не говоря о балете…

В это время приезжала Майя Плисецкая, дважды. Она танцевала «Лебединое озеро», танцевала «Бахчисарайский фонтан». Она была очень высокого мнения о балетной труппе нашего те­атра. С ней вместе Марию в «Бахчисарайском фонтане» танце­вала Русудана Тавризян — ведущая балерина, народная артистка Армении, которая впоследствии переехала в Москву, жена на­шего лучшего дирижера, народного артиста СССР Микаэла Ар­сеньевича Тавризяна. Он был тогда художественным руководителем и главным дирижером Ереванского Государствен­ного театра оперы и балета. Замечательный музыкант! Он сейчас перед моими глазами, как он становился за пульт и делал не­сколько шагов, таких качающихся, потом вдруг резко взмахивал палочкой, и у него из-под рук начинала, буквально, рождаться волшебная музыка!

Его супруга Русудана Тавризян танцевала Марию, а Зарему танцевала Майя Плисецкая. Это был какой-то феноменаль­ный спектакль! Что было с Тавризян в этот день, она чуть ли не превзошла саму Плисецкую! Так она танцевала изумительно…

Время было очень тяжелое, война, голод, и удивительно, вы знаете, не смотря ни на что, народ валом валил в театры, и в первую очередь в Оперу. Все, что было связано с искусством, ра­ботало бесперебойно!

Период работы Микаэла Арсеньевича Тавризяна, навер­ное, надо золотыми буквами вписать в историю становления на­шего Оперного театра! Наряду с Е.Мравинским, А.Мелик-Пашаевым и другими, он был в числе целой плеяды молодых дирижеров, учеников Александра Гаука… На его счету около двух десятков постановок армянской, русской, и запад­ноевропейской классики — «Ануш», «Давид бек», «Аршак II», «Царская невеста», «Пиковая дама», «Риголетто», «Шехерезада», «Иоланта», «Травиата», «Отелло», «Гугеноты»… — это были вы­дающиеся спектакли!

Кстати, Декада армянского искусства в Москве в 1939 году прошла с триумфом, я считаю, благодаря Тавризяну в том числе. В прессе писали не только об уровне музыкального события, но и о потрясающем репертуаре. Микаэл Арсеньевич для показа вы­брал две прекрасные оперы из армянского репертуара — «Ануш» и «Алмаст», а также два спектакля на уже современную тему -«Лусабацин» Аро Степаняна и балет «Счастье» (в дальнейшем — «Гаяне») Арама Хачатуряна, о котором я рассказывала…

В 45-м году в Москве он встретился с Арамом Ильичом, и тот показал ему только что написанную патриотическую Вто­рую симфонию — «Симфонию с колоколами». Он был в восторге и сразу же продирижировал ее на уже Декаде закавказских рес­публик в Тбилиси. Декада прошла с огромным успехом. Критики писали, что «Закавказская декада по своему уровню явилась му­зыкальным событием мирового значения, о чем свидетельство­вала премьера Второй симфонии Арама Хачатуряна…». Затем был новый триумф Второй симфонии уже в Ереване! Дирижи­ровал Тавризян, это было незабываемое событие…

Говоря об этом человеке, не могу не вспомнить Наталью Дмитриевну Шпиллер, эту чудесную певицу, прекрасную жен­щину, которая с ним много работала и великолепно о нем писала, я недавно как раз читала ее воспоминания… Лучше не скажешь!

Она пишет: «…Михаил Арсеньевич был приглашен в Боль­шой театр продирижировать «Иолантой». Так мне довелось встретиться с прославленным дирижером. Высокий, тонкий, с угловато элегантной походкой, он с первого взгляда производил впечатление чрезвычайно нервного человека. Иссиня-черные во­лосы, яркие, очень выразительные глаза, сильно развитый под­бородок: его нельзя было назвать красивым, но весь его облик производил впечатление удивительно утонченное. Изысканная вежливость в обращении с окружающими, ослепительная улыбка, манера излагать свои мысли, были очень обаятельны. Репетиции он проводил живо, увлеченно, умел вовремя пошу­тить, поднять настроение. Уже достаточно познакомившись с дирижером на спевках, можно было быть уверенной в том, что взаимопонимание будет полным. Но вдруг за пультом этот художник предстал совсем другим. То был музыкант трепетных эмоций. Начиная со вступления и первой сцены, все наполнялось каким-то внутренним биением. И это удивительное состояние он проносил через весь спектакль, причем психологическая окраска подобных ощущений сохраняла свое разнообразие, ни одна нота не звучала равнодушно, холодно…».

Какие все-таки выдающиеся люди жили в то тяжелое, но прекрасное по красоте взаимоотношений и творчества время! Какая культура в профессии, и человеческая, и творческая…

В нашем оперном театре был поставлен балет Арама Иль­ича «Спартак», и нашлись танцовщики, которые великолепно танцевали партию Спартака. Первое поколение — Вилен Галстян, Вануш Ханамирян, потом их сменило новое поколение танцов­щиков. Вилен Галстян уехал заграницу, где начал ставить спек­такли «Гаяне», того же «Спартака» уже в собственной постановке, а здесь партию Спартака стал танцевать, похожий на Владимира Васильева, потрясающей красоты танцовщик Сер­гей Баранов, тонкий и удивительно красивый. Мы дружили, он, кстати, очень вкусно готовил у нас дома салат «Оливье». Всегда, когда мы справляли какие-то праздники вместе, большой компа­нией, в числе которой был Сережа Баранов, он говорил: «Это мое! Я это приготовлю!», — и действительно очень вкусно гото­вил. Сейчас его тоже здесь нет, он живет в Испании, уже давно…

Конечно, очень обеднела наша балетная труппа, и певче­ская тоже, да и актерская, нет той звездности, настоящей звездности, не в понимании сегодняшнего дня… Всех, кто только вышел на сцену, на эстраду и, главное, откуда вышел… называют «звездой» — ругательство какое-то… Сейчас это слово, я считаю, звучит как оскорбление…

А время, время было, конечно, роскошное в Ереване, и оно длилось достаточно долго…

Я счастлива, что жила в это время и имела возможность общения с великими людьми, возможность соприкосновения с их великим творчеством…

Продолжение