ИНТЕРВЬЮ

Стало чудовищно очевидно,
что наши технологии
превзошли нашу человечность.

Альберт Эйнштейн

«Наша Среда online» — В XXI веке коммуникация стала неотъемлемой частью жизни каждого человека.  Современные технологии позволяют нам общаться не только с членами семьи, близкими друзьями и людьми, которые находятся непосредственно рядом, но даже с людьми, живущими на другом конце планеты. Важнейшим элементом коммуникации стала интерактивность, и теперь мы можем вступать в диалог с представителями всех сфер общественной жизни, которые ее формируют. Новые технологии стали неотъемлемой частью современного искусства. С их помощью создаются инсталляции, фотографии, видео — арт, цифровое искусство, сетевое искусство и т.д. Авторы используют современные технологии и для организации выставок, перфомансов и т.д. Применительно к таким видам деятельности используют термин «искусство новых медиа». Современное искусство отходит от традиционных форм, и важнейшую роль в нем играет процесс коммуникации автора и аудитории. Новые технологии – важная составляющая contemporary art. Такими и другими похожими проблемами занимается художник Гагик Чарчян.

— Гагик, в каком городе Вы родились?

— Родился в небольшом рабочем городе Артик, где утро, полдень и конец рабочего дня, по городу оповещали гудки заводов. Заводской город возник в результате советской модернизации, и который, можно сказать, вместе с распадом Советского Союза перестал существовать. Сейчас я часто бываю там. Нынче вместо заводов полно больших и мелких магазинчиков на каждом шагу. Но знаю, что художественная школа, где я учился, продолжает работать и сегодня.

— Можете немного рассказать о Вашей семье?

— В моей семье деятелей искусства не было. Сестры учились в музыкальной школе, в классе фортепиано, они старше меня. Отец был военным, юристом, радикальным атеистом, ленинистом. Мы с ним часто спорили по разным вопросам. Когда распался Советский Союз, он утверждал, что это произошло по той причине, что идеи Ленина еще не полностью восприняты, что они еще будут важны в будущем. Мама была педагогом.

—  Традиционный вопрос, расскажите, как и когда к Вам пришло решение стать художником?

— В выборе профессии у меня вопроса не возникало. Когда мне исполнилось семь лет, мои родители как-то с восторгом заявили, что мне надлежит учиться игре на скрипке в музыкальной школе. Я даже не стал спорить, потому что очень люблю музыку. но в дальнейшем начал подвергать занятия саботажу. Своей академической строгостью и правилами музыкальная школа оказалась неприглядным местом для меня. Я сопротивлялся ходить туда всеми возможными средствами, уроки старался пропускать, специально ломал мостик скрипки. Одним словом, мне было скучно находиться в этой, как мне казалось «элитарной» среде. Настойчивость моих родителей была сломлена, когда учительница по сольфеджо вызвала мою мать и показала мои тетради по сольфеджо, страницы которых были полностью покрыты картинками, она сказала, что не может даже сердиться на меня, потому что картины очень хорошие, и что я очень талантлив. Ровно четыре года было необходимо, чтобы родители убедились, что я должен ходить в учреждение, которое находилось прямо напротив музыкальной школы, расположенное по другую сторону улицы. Это была художественная школа Артика, полный контраст музыкальной школе. Здесь я узнал о училище им. Терлемезяна и был уверен, что образование продолжу именно там. А музыку я слушал много, особенно увлекался британской рок-музыкой, что было очень распространено в Артике, где было много репатриантов, особенно из Франции, родственники которых отправляли нам из Европы самые свежие диски культовых групп и музыкантов того времени.

— С какого возраста Вы увлеклись искусством?

— Я рисовал все время, сколько себя помню. В доме не было недостатка в чистых бумагах, карандашах и красках. Несомненно, это была не осознанная практика, но мне очень нравилось рисовать часами или лепить что-то из пластилина. Хорошо получалось или плохо сейчас трудно сказать, но рисовать постоянно карандашами или красками, было частью моей повседневной жизни. В нашем доме была большая библиотека, где были и книги по искусству, правда, печати низкого качества, но я помню, что постоянно перелистывал эти книги. В дальнейшем, в середине 70 — х мой отец часто привозил меня в Ереван, чтобы посмотреть выставки или театральные представления.

— Вы помните свою первую выставку?

— Первая, выставка, куда я сам выбрал и представил свои работы, — это групповая выставка художников города в Доме культуры Артика, на которой я представил свои живописные картины, исполненные маслом. Мне было 13-14 лет. Я учился в художественной школе, но выставка не имела отношения к художественной школе. Все участники были старше меня, в основном студенты училища и института. Помню, что я даже получил грамоту об участии в этой выставке.  Думаю, организаторы решили поощрить мои усилия в области живописи.

— Как случилось, что Вы почувствовали себя художником?

— Я не помню, как это произошло. Я уже сказал, что постоянно рисовал, и среда воспринимала меня как художника. Не знаю, насколько это восприятие было серьезным, но возможно, что таким образом среда внесла свой вклад в дело формирования моей идентичности. Я особенно воодушевился, когда отец купил мне необходимые материалы из художественного салона Ленинакана. Целый ящик масляных красок, кисти разных размеров, целый рулон холста и большой этюдник. Это была новая возможность для меня и новый уровень для художественного опыта. Именно тогда я был впечатлен появившимся на экранах новым фильмом «Жажда жизни», в котором роль Ван Гога сыграл актер Кирк Дуглас.

— Каким художник видит окружающий его мир?

— В разные времена представления у художников об окружающем мире были разные. Можно сказать, эти представления коренным образом отличались друг от друга.   Однозначно одно, художники во все времена были способны как-то по-особенному видеть окружающий мир, и даже обладали способностью его изменить. Художник видоизменяет окружение, окружение видоизменяет художника. Начиная с 60-х годов, именно искусство создавало определенный стиль жизни и взгляд на мир, что в дальнейшем с великим удовольствием переросло в маркетинг и рекламу. Сегодня искусство определяет и решает задачи этического характера, подразумевающие действие, активность.

— Завершая картину, Вы испытываете удовлетворение или же Вам жалко с ней расставаться? 

— Несмотря на то, что при создании работ я обращаюсь к разным медиям, и потому не сделал много картин, все равно у меня не возникает к ним никакой привязанности. Не помню случая, чтобы я отожествлялся со своими произведениями.  Самое главное в работе для меня процесс.  Даже когда я достигаю хороших результатов, или считаю произведение удавшимся, всегда остается определенная дистанция между мной и моими работами.  Мои работы, в случае, если это не холст, после  выставки монтируются и от них сохраняются лишь фотографии и документация.

— Расскажите, пожалуйста, о выставке работ, которую считаете самой важной.

— Для меня важными оказались выставки, акции и артистические инициативы, которые проходили во второй половине 90-ых, в которых я принимал участие. Это были проекты, над которыми мы работали достаточно долго. Это была среда, где художники (артисты) собирались по определенным принципам вокруг определенной идеи. Это не было группой в классическом смысле, в каждом проекте были разные участники.

— У Вас в процессе работы всегда преследуется та или иная концепция?

— Да, это так.

— Есть ли у Вас работы, с которыми Вы ни за что не расстанетесь?

— Нет, у меня нет таких работ. Было время, когда в Армении у художников часто покупались работы.  Мне повезло, у меня тоже купили. Мой друг как-то сказал: «Ты единственный художник, который все свои работы продал». Но это, конечно, была шутка. У меня нет много холстов, чаще я работаю другими средствами и у меня сохранились лишь картины, которые мне продать не удалось.

— Вы предпочитаете работать в мастерской или на пленэре?

— Художники стали выбираться из мастерских, когда наступили новые времена и стали использоваться новые художественные средства. В 19-м веке стали производиться краски в тюбиках, кисти со щетиной и этюдники. Конечно, со временем многое изменилось и в искусстве. Изменилась среда, в которой рождается творчество, появились новые медии. Выйдя из мастерских, художники изображали свою модернизированную действительность: паровоз, фабрики, эмансипированное общество в кафе, просто красоту обыденности, можно сказать, что художники в прямом смысле определили, что существует «сейчас». После колледжа я, практически, не работал на пленэре. В институтские годы мне казалось логичным, что институт, где я учился, должен быть местом, где я сумею осуществить все свои художественные опыты, которые вдохновляли меня и радовали моих друзей. Этот период стал решающим для развития моих идей и творческих предпочтений. Я рассматривал институт, как исследовательскую среду больше, чем академию. В конце концов, мы с друзьями объявили нашу мастерскую института, которым руководил профессор Анатолий Папян, автономной студией, и мы отказались от Папяна и других руководителей студии. Эта студия стала единственной самоорганизующейся средой института, где мы с друзьями проводили свои эксперименты исключительно по современному искусству и актуальным проблемам.  Конечно же это не стало установкой в институте и не длилось долго, после моего окончания института все вернулось на свои места. Скоро же институт получил статус академии. Но приобретённый за этот срок опыт, который я ретроспективно считаю своим первым проектом, направленным на изменение сложившегося статус-кво и влияния на реалии, наложил серьезный отпечаток на мою дальнейшую творческую деятельность. Так что, уже давно я не работаю на пленэре.   

— У Вас есть хобби? 

— Как-то Кейдж заявил, «Что бы я ни делал, я всегда занят одним и тем же делом».  Это очень логичное заявление. Нет, у меня нет хобби. У меня не бывает свободного времени, чем бы я ни занимался. 

— Используете ли Вы в своем творчестве фотографирование?

— Да, иногда фотографирую я сам, иногда готовлю материалы, взятые из интернета. Даже в институтские годы я использовал фотографии, в основном взятые из журналов и газет. В институте, в ответ на обвинения профессоров иной раз и студентов, что я не пользуюсь натурой, а использую готовые фотографии взятые из журналов, я отвечал, что газетные и журнальные тексты и имиджи – это часть нашей социальной действительности, и я пользуюсь ею.

— Фактически, Вас в большей степени привлекают акции и подобные мероприятия, не так ли?

— Я, начиная с 2006 года не рисую. Я работаю по-разному. иногда участвую в выставках с моими персональными проектами, это могут быть инсталляции или постеры. Совсем недавно, в 2018 году, с группой «АртлабЕреван» мы представили проект Revolutionary Sensorium, являющейся пространственной видеоинсталляцией. Я был куратором этого проекта. Проект был представлен в Музее истории Армении. В 2018 году «АртлабЕреван» предложил мне войти в основной состав группы, на что я, недолго думая, согласился. Группа представила свой проект Revolutionary Sensorium на Венецианской биеннале. В настоящее время мы работаем над арт активистскими проектамы. В таких проектах меня привлекает тот фактор, что я создаю не художественные объекты, а художественные сообщества.

— В этом случае отношения становятся художественным фактором?

— Да, в том случае, когда отношения происходят из этической потребности. Этика требует активности и нуждается в контенте. Искусство становится этим контентом, способом для активности. В этом случае, искусство должно отказаться от своего привилегированного положения. Группой «АртлабЕреван», мы создали арт-активистские платформы в Капане, в Гюмри, а сейчас создаем в Иджеване.

Формирование независимых арт-активистских платформ в разных городах — одно из важных направлений нашей деятельности. Наша цель — создать широкую сеть таких платформ. Эти платформы можно воспринимать как обширные пространственно-временные инсталляции, где искусство и социум сливаются в уникальную «социальную скульптуру».  

 — Какие черты характера помогают Вам в творчестве?

— Наверно то, что я последовательный, умею создать ситуации, которые мне интересны. Если я не вдохновлюсь, мне трудно работать.

— Какую музыку Вы предпочитаете слушать?

— Я люблю музыку. Когда я служил в армии в Риге, я играл на ударных. В армии уже существовала группа, и я попросил ударника группы меня научить играть, что он и сделал. Когда он отслужил, он торжественно вручил мне свои палочки. В этот сбор к нам попал один украинец, жутко талантливый гитарист и мы решили создать музыкальную группу. К нам присоединились еще двое  и мы стали играть. Мы даже принимали участие в музыкальных конкурсах. Я большой любитель hard-рока. Сейчас слушаю меньше и прежнего фанатизма нет. Иногда слушаю Баха в любимых исполнениях. Также люблю слушать аутентичную музыку Востока и Азии.

— Какие у Вас мечты?

— У меня их несколько.  Я мечтаю, чтобы задуманный нами проект был реально воплощен в жизнь и созданные нами творческие группы не зависели от наших проектов и реально действовали. Это очень личная мечта. 

Еще одна, боле глобальная мечта — чтобы общества преодолели свои внутренние страхи и предрассудки, начало взаимодействовать, живя без навязчивых идей разрушать друг друга. Недавно мы почувствовали это на собственном примере, и мы до сих пор пожинаем последствия. Мне не выносима та вражда, которая существует между людьми. Они готовы разрушать друг друга из-за символических условностей, у которых даже нет референта. Противоречий много, и они важны. Сглаживать их не стоит искусственно. Это будет означать принуждение силой, и тогда проблема не исчезнет, и может привести к более серьезным последствиям. Несомненно, именно противоречия и создают всю динамику отношений, но когда это переходит в ненависть и вражду, здесь возникают проблемы. Бельгийский философ Шанталь Муфф утверждает, что в обществе всегда присутствует антагонизм. В этом она ссылается на Карла Шмитта, который объяснял «политическое» через противопоставление «друг-враг». Муфф тоже допускает непобедимость антагонистического аспекта, в основе которого противопоставление «мы-они». С другой стороны, в отличие от Карла Шмитта, она также допускает возможность его обуздания. Для этого она вводит такой тип отношений как агонизм. Анта. Агонизм — такое отношение «мы-они», при котором конфликтующие стороны согласны в том, что оптимального решения их конфликта не существует, в то же время каждая из сторон признает легитимность оппонента. При таких отношениях конфликтующие стороны переходят из статуса врагов в статус противников. «Это означает, что несмотря на свое участие в конфликте, стороны считают себя принадлежащими к единому символического пространства, внутри которого и происходит конфликт.

Другая мечта —  чтобы технологии развиваясь использовались только в гуманитарных целях. И что бы мы могли освободить наши отношения и наш интеллект от бюрократизации. Надеюсь, что все эти мечты вполне могут сбыться. 

Один из моих любимых философов сказал: «У человека нет никаких обязанностей, кроме как мыслить».

— Прекрасно сказал Иммануил Кант: «Звездное небо над головой и моральный закон во мне». Какие рекомендации Вы дадите начинающим художникам?

-. Я не люблю давать советов, но я могу им предложить быть максимально внимательными в той среде, где они обитают и работают, быть внимательными в своей повседневности, и уметь самим создавать эту повседневность.

— То есть превратить жизнь в творчество?

— Это очень тотальная формулировка. Я бы не предложил слить искусство и жизнь, ибо такие опыты были. Мечта ранних конструктивистов растворить искусство в жизни не сбылась в глобальном смысле. а созданные ими архитектурные формы и объекты быта теперь стали элитарными. Но если прежние авангардисты обладали тотальными утопиями и собирались изменить весь мир, нынешние авангардисты рассуждают, принимая множество микро-утопий. Эти утопии могут быть разными и даже противоречивыми. И еще негативный опыт прежних нам подсказал, что утопии не конечная цель, а векторы направлений, в сторону которых следует двигаться.  

Арутюн Зулумян
Зинаида Берандр