КУЛЬТУРНЫЙ КОД

История жизни народной артистки Армении ЛЕЙЛИ ХАЧАТУРЯН

Продолжаем публикацию глав из книги «Лейли», вышедшей в издательстве «Антарес» в 2010 году по госзаказу Министерства культуры Республики Армения.
Эта книга – история жизни ведущей актрисы Ереванского ордена Дружбы Народов Государственного русского драматического театра им. К.С.Станиславского, народной артистки Армении Лейли Хачатурян, представительницы легендарного армянского рода Хачатурянов, записанная с ее же слов. Вместе с тем, это история жизни армянской интеллигенции, рассказ о трудном, но замечательном времени расцвета искусства в Армении.

Текст публикуется с согласия автора литературной записи книги Армена Арнаутова-Саркисяна.

Продолжение. 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8  | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 

Зара Долуханова

Зара Александровна Долуханова все время просила Арама Ильича написать для нее романс, специально для нее. Дядя с во­калом, в общем-то, не очень дружил. Я знаю, что и Елена Образ­цова к нему обращалась, он что-то написал для нее. Я, правда, не слышала этих романсов, но он очень ценил и любил эту пе­вицу, и что-то для нее написал…

Однажды, мы с дядей сидели и чаевничали. Стук в дверь, открываю — Зара Долуханова! Она пришла в гости совершенно с определенной мыслью уговорить Арама Ильича написать для себя какой-нибудь романс. Я пошла на кухню заваривать чай…

Очаровательная красивая женщина, с которой дядя знаком был уже много-много лет еще по Еревану, когда она работала пе­вицей в нашем Оперном театре. Она была женой композитора и пианиста Александра Долуханяна, одним словом, знакомство с нашей семьей довольно старое, прочное и очень дружеское…

Мы пьем чай, и вдруг она говорит: «Откройте мне секрет, Лелечка, что это за волшебный чай, и как вы его заварили?». Я так растерялась, говорю: «Вам действительно нравится или вы шутите?». «Нет, что вы, это потрясающий чай!». Дядя молчал, потом иронично улыбнулся и сказал: «Ну скажи ей, что ты зава­рила пол пачки…». Я говорю: «Правильно, не пол пачки, но, во всяком случае, достаточное количество…». Мы рассмеялись, и тема была исчерпана. «Изумительно!», — сказала Долуханова. Мы много смеялись в этот вечер, вспоминали общих знакомых и много-много говорили о Ереване…

Сурен Кочарян

Сурен Кочарян — чтец, мастер художественного слова, обаятельнейший, интеллигентнейший человек…

Как он читал! Какой он был красивый на сцене. Он очень часто приезжал в Ереван и обязательно приходил к нам в гости. Каждый вечер, проведенный с ним, это был вечер мягкого юмора, именно мягкого интеллигентного изысканного юмора, когда не хочется очень громко смеяться, но и невозможно не сме­яться. А на сцене он творил просто чудеса. Он читал множество известных поэтов и писателей. Туманяна он читал бесподобно! Конечно и советскую литературу, русских поэтов того времени, особенно времен войны…

Я его принимала уже как своего, как родного. Он даже без дядиного приезда появлялся в нашем доме и всегда был любим, мы его принимали с радостью, всегда ждали и, конечно, целым табуном ходили на его концерты. Это, действительно, был ис­ключительно творческий, исключительно тонкий человек, знаю­щий и прекрасно владеющий тем, чем он занимался, что далеко не всегда можно встретить сегодня…

Наверное, я слишком часто употребляю эпитеты: «мяг­кий», «добрый», «интеллигентный», «в высшей степени культур­ный», «образованный»… Просто сегодня, даже среди людей искусства, к огромному моему сожалению, эти качества встре­чаются весьма редко. Простите мне, эту ностальгию…

Армен Вартанян

Яша Вартанян, замечательный талантливый молодой скрипач, наш большой друг однажды пришел к нам домой и ска­зал, что встретил удивительную женщину. Он считал, что ее уже нет в живых. И вдруг! Это такое счастье! Он встретил ее, а жен­щина эта была очень близкой подругой всех братьев Хачатурянов еще по Тбилиси. У нее был сын художник-монументалист Армен Вартанян. Между нами, благодаря их встрече, восстановилась связь. Армен в то время жил и работал в Москве. Она рассказала Яше о том, что это очень одаренный человек, единственный ее сын, она его боготворит и очень скучает. Она говорила, что Армен часто приезжает в Ереван, и если ему создадут условия для работы, он с удовольствием переедет и будет жить с ней.

Папа был очень рад, тем более, что со слов Яши Армен должен был в скором времени приехать в Ереван. Папа их при­гласил: «Обязательно передай, что я очень хочу видеть Армена…». И действительно, прошло какое-то время, и к нам в дом пришла удивительно красивая женщина. С ней был молодой че­ловек со значительным лицом, молчаливый какой-то, вдумчи­вый, очень серьезный. Так мы познакомились в нашем доме с Арменом Вартаняном.

Он оказался замечательным художником, действительно монументалист, у него были громадные полотна о войне, об Ар­мении, и многое другое. Он замечательно говорил по-русски, с каким-то особенно приятным выговором. Какая-то была у него изумительная русская речь, хотя он чистокровный армянин. Жизнь в Москве, очевидно, наложила благородную печать на его речь, его было очень приятно слушать. Он много рассказывал о художниках, о музыкантах, о концертах в Москве, безумно ин­тересно. Мы подружились и начали встречаться. Он очень часто к нам приходил, и я бывала у них, в их скромной двухкомнатной квартире в доме напротив нашего Медицинского института. Он стал приглашать меня, то в кино, то на какой-нибудь спектакль в театр, мы много ходили на концерты, на оперные спектакли. В общем, завязалась очень нежная и красивая дружба.

Он стал посвящать мне стихи, подарил в открытках издан­ную его живопись, много говорил об этом, и, вместе с тем, я по­нимала, что…

Ну, в общем, дружить с ним было очень приятно, но я ни­когда бы не смогла пойти на какие-то более лирические отноше­ния с этим человеком. Мне казалось, что я просто не доросла до него. Невероятная его эрудиция, меня, как-то даже, подавляла не­множко. Но это не мешало нашей прекрасной дружбе. Мы очень интересно проводили время, мы все время что-то обсуждали, фильмы, музыку, концертные исполнения… Вот, например, только вышедший на экраны фильм «Председатель» с Михаилом Ульяновым и Ноной Мордюковой. Мы часами могли говорить об этой картине, и об Ульянове, и о Ноне Викторовне. Я тогда не могла бы даже предположить, что когда-нибудь жизнь подарит мне встречу с великим артистом Михаилом Ульяновым, и он будет разговаривать со мной как с большой актрисой, как он вы­разился «достоянием Республики», чем окончательно смутил меня. Но об этом потом…

Нам было очень приятно и интересно вместе с Арменом. В это время в Ереван приезжало неимоверное количество гастро­леров, много интересных певцов, интересных музыкантов. Мы ходили на все эти концерты вместе.

Армен в моей жизни — страница, наверное, самых возвышенных воспоминаний, если можно так сказать. Впоследствии мы расстались, и он, по-моему, опять переехал в Москву.

Сейчас, к сожалению, его уже нет в живых, я об этом узнала недавно, но память об Армене, о его искусстве, о его лич­ности очень дорога мне…

Левон Бадалян

Левон Бадалян — известный врач-невропатолог, он был моим очень близким другом, с которым прошла моя юность, осо­бенно в плане посещения Оперного театра. Мы с ним до безумия были влюблены в оперу. Нашей любимой оперой была «Аида», которую мы, наверное, раз двести слушали вместе. Мы слушали всех гастролеров и наших певцов в том числе, знали каждую ноту наизусть, мы могли идти по улице, остановится и чего-то друг другу вдруг напеть из оперы «Аида». Мы обожали оперу и всегда ходили на спектакли вместе. Леву очень любили в нашем доме. Папа и мама ему особенно доверяли, и если я говорила, что иду куда-то с Левой, то никаких вопросов не возникало. Лева рядом, значит все в порядке!

В это время я была знакома с замечательными боксерами Армении — с Грантом Саркисяном, чемпионом Армении, по-моему, в легком весе, и Эдиком Аристакесяном, потрясающим совершенно человеком и боксером. Это были какие-то вирту­озные мастера бокса. Они мне много рассказывали о своем боксе, о каких-то выступлениях, бесконечных выездах на соревнования заграницу, в Москву, и вообще везде, везде, везде. Грант говорил: «Ну как это возможно не любить бокс!? Что такое футбол в сравнении с боксом? Двадцать два громадных мужика гоняются за одним маленьким мячом!? Ни стратегии, ничего… Вот бокс — это искусство…», — он был бесконечно влюблен в свой бокс.

И вот, однажды, Эдик Аристакесян приглашает меня на какое-то международное, высшее какое-то состязание, которое должно было проходить в здании нашего Цирка. Я была расте­ряна, я не представляла, как прозвучит мое сообщение дома, что я иду на бокс, да еще в Цирк, да еще поздно вечером. Я не знала что делать, но пообещала Эдику, что приду, он был так увлечен, одержим просто, для него в тот момент это было очень важно…

Я подумала, к кому обратиться за помощью. К кому же еще, конечно, к моему Леве Бадаляну. Лева преуспевающий уже молодой врач, невропатолог… Он мне всегда говорил: «Я в твоей жизни самый необходимый человек! Я твоя палочка-выруча­лочка…». «Лева, выручай!», — сказала я, и он как всегда согла­сился на мою очередную авантюру. Конечно же, мы не сказали родителям, что идем в Цирк на бокс, что-то было придумано, и мы с Левой пошли на это зрелище.

Зритель был уникальный, я и предположить не могла, что такое может иметь место! Если бы мои родители увидели среди кого я восседаю, наверное, им стало бы дурно. Свист, ор, скан­дирование, я уже не говорю о лексике… Представьте мое потря­сение после симфонических концертов и оперных спектаклей…

Масса мастеров понаехало со всего Союза, все самые громкие фамилии в спорте, в зале творилось что-то невероятное, и я с Левой, как всегда, в гуще событий…

Началось выступление боксеров. Прекрасно выступил Грант Саркисян, а в самом конце Эдик Аристакесян. После того, как я посмотрела, как себя вел на арене Эдик, я влюбилась в бокс! Окончательно и бесповоротно! Удивительно, чтоб я, совер­шенно далекая от спорта вообще и в частности от бокса, вдруг так сильно увлеклась, невероятно! Как это было красиво, настоя­щее высокохудожественное зрелище, артистическое выступле­ние! Грант был прав, это действительно настоящее искусство! Как они работали, как они себя вели на ринге, я думала, что это, наверное, высшее возможное достижение…

Мы с Левой были в принципе очень далеки от всего этого. Лева посмотрел вокруг себя, потом посмотрел на меня и говорит: «Да, интересно, чтобы ты делала здесь без меня. Представляю тебя одну, сидящую в этом зале…», — мы оба расхохотались. Пуб­лика оказалась ну очень своеобразная, уникальная, абсолютно непосредственно выражающая все свои эмоции…

Я, тем не менее, получила грандиозное удовольствие, мне даже захотелось пойти за кулисы, поздравить Эдика и Гранта, но Лева меня вовремя остановил: «Знаешь, лучше по телефону, не надо испытывать судьбу…». Я послушалась и, придя домой, нашла момент, позвонила, поблагодарила, и сказала, что я влю­билась в бокс. Мальчики были счастливы, что смогли оставить на меня такое впечатление. До сегодняшнего дня, когда показы­вают по телевидению бокс, я с удовольствием смотрю и вспоми­наю тот фантастический вечер в Цирке…

Лева Бадалян, с ним связаны ценные для меня воспоми­нания. Все, что касалось музыки, оперы конкретно, мы с Левой были неразлучны. Дружба у нас была замечательная вплоть до его отъезда в Москву, где буквально через несколько месяцев он стал профессором. Лева учился в Ереванском медицинском ин­ституте, окончил его великолепно, на «отлично». Он был потря­сающим студентом, знающим, чутким, в общем, прирожденным врачом, и, видимо, в Москве сумели его сразу оценить. А через год он стал главным невропатологом столицы. Конечно, он под­держивал отношения со всеми армянскими друзьями и родствен­никами, все у него лечились, всегда он был внимателен…

У Левы, когда он еще учился в институте, в больнице бы­вали дни дежурств. Я иногда приходила к нему, в основном из-за конспектов по марксизму. Он потрясающе знал марксизм, был такой предмет в институте, который мучил всех нас безумно, а меня в первую очередь. Педагог по марксизму, диамату, истмату, истории КПСС, научному коммунизму — это был один и тот же педагог. Он считал, что его предмет самое главное, что может быть в жизни каждого человека, каждого студента и особенно почему-то артиста. Он был безумно строг, требовал конспектов каких-то невероятных и обязательно аналитических. Я ничего не соображала в этих предметах, а об анализе и речи быть не могло! Мне разрешено было все предметы сдавать по-русски, поэтому я все писала на русском языке, все конспекты. «Я писала!» — это слишком громко сказано, я приходила к Леве, и он за вечер со­чинял мне потрясающие конспекты, именно аналитические, при­чем настолько, что когда мой педагог читал, он говорил: «Кто это писал? Кто?». Я важно отвечала: «Это я писала! Я по-армянски, вы знаете, хорошо писать еще, к сожалению, не могу, но я…». Он говорил: «Это же замечательно написано, прямо как диссерта­ция!». «Ну вот, видите как я «люблю» Ваш предмет!», — говорила я, а сама думала, как бы себя не выдать. Он буквально расплы­вался в улыбке, удивительный был фанат всех этих никому не­нужных «измов». А Лева играючи это делал, был удивительно умный, эрудированный. Он беспокоился за меня страшно, гово­рил мне: «Лейли, ты хоть прочти, хотя бы один раз, а вдруг он спросит тебя…». Я знаю, что с подобными просьбами к Леве об­ращались многие наши товарищи, очень многие, и в дальнейшем уже с диссертациями, с научными статьями… Лева всегда помо­гал, мой дорогой друг, моя «палочка-выручалочка»…

Каждый год, даже иногда дважды, я бывала в Москве, и мы с ним ходили в театры, в кино, в наш любимый ресторан «Центральный» на Тверской, там была прекрасная русская кухня. Лева жил напротив, снимал комнату, и когда я приезжала, мы сразу шли в этот ресторан. Начиналась задушевная беседа обо всем и, конечно, прежде всего, о музыке, о театре, об опере. В Большом театре мы с ним смотрели «Спартака» и «Руслана и Людмилу». Я его водила за собой по всем драматическим теат­рам, он даже говорил: «Слушай, я и не знал, что в Москве суще­ствует столько театров. Спасибо тебе великое, Лейли, за это удовольствие…».

Очень жаль, что в связи с тяжелой болезнью он вынужден был так рано уйти от нас. Я страшно переживала… Конечно, такую дружбу и такую личность забыть невозможно. Лева Бадалян — это музыка в медицине и в моей жизни…

Великолепная пятерка

В Армянском переулке в Москве открыли Дом культуры Армении. Мы много слышали об этом Доме, и я знаю, что Арам Ильич встречался там с нашими молодыми композиторами Арно Бабаджаняном, Александром Арутюняном, Эдвардом Мирзояном, Адамом Худояном и Лазарем Сарьяном. В 1946 году все они отправились в Москву, где в студии при Доме культуры Армении им предстояло пройти курс углубленного обучения. Занятия вели замечательные педагоги — Г.Литинский, В.Цуккерман, Д.Рогаль-Левицкий, А.Веприк… Арам Ильич часто захаживал в эту студию послушать произведения своих молодых соотечественников. Они в свою очередь знали каждую ноту, написанную Хачатуряном.

Их связала на всю жизнь крепкая и прекрасная дружба, что само по себе большая редкость в мире искусства. Они очень трепетно относились друг к другу и всегда были вместе. Я об­щалась с ними, они часто бывали в нашем доме, и всегда это был праздник… Дядя с большим наслаждением занимался с этой по­трясающе талантливой молодежью, из которой, конечно, осо­бенно выделялся молодой чудесный музыкант, великолепный пианист и композитор Арно Бабаджанян, который стал другом нашей семьи, и в горе, и в радости. Много-много интересных и хороших дней провели мы вместе в Москве и в Ереване.

Я сама прекрасно знаю Дом культуры Армении в Москве. В этом доме я готовилась к экзаменам для поступления в Гнесинский институт, а потом уже в Щукинское училище. Мне нужно было помещение для занятий, а у дяди всегда перепол­ненная квартира людей, и он устроил мне комнату в этом Доме. Конечно, тогда уже ребят этих не было, они уже были людьми с определенными именами в мире музыки, но мне показали ком­нату и зал, где они работали. Это очень хороший дом, и я считаю, молодцы наши дорогие армяне, которые сумели в Москве, в самом центре города организовать такое потрясающее творче­ское гнездышко, где, в общем-то, базировались все наши талант­ливые музыканты.

Это великолепная, легендарная в истории армянской му­зыки пятерка! Все они стали выдающимися композиторами, крупными музыкантами и педагогами.

Александр Григорьевич Арутюнян народный артист СССР, около полувека был художественным руководителем Ар­мянской филармонии, профессор класса композиции Ереванской консерватории, был членом Союза композиторов СССР, Союза кинематографистов Армении, выдающийся композитор.

Эдвард Михайлович Мирзоян народный артист СССР, многие годы возглавлял Союз композиторов Армении, профес­сор Ереванской консерватории. Именно благодаря ему был по­строен Дом творчества композиторов в Дилижане. Все его ученики — гордость армянской музыки: Авет Тертерян, Мартин Вартазарян, Роберт Амирханян… Эдику много лет, но он сумел сохранить удивительную ясность ума, потрясающий юмор и ог­ромное обаяние. Я всегда с удовольствием с ним общаюсь…

Адам Гегамович Худоян известный армянский компози­тор, заслуженный деятель искусств РА, в разные годы был художественным руководителем и директором Дома композиторов, а так же ответственным секретарем Союза композиторов…

Лазарь Мартиросович Сарьян младший сын народного ху­дожника СССР великого Мартироса Сарьяна, сам народный ар­тист СССР, участник Великой Отечественной войны. Около тридцати лет он проработал ректором Ереванской консервато­рии. Прекрасный педагог, преподавал композицию и оркест­ровку, воспитал целый ряд известных армянских композиторов, среди которых один из самых известных сегодня — Тигран Мансурян. Лазарь Мартиросович возглавил строительство музея своего отца…

Наша семья была близка с Мартиросом Сергеевичем Сарьяном, он очень дружил с Арамом Ильичом. Великий худож­ник, фантастическая личность! У обоих было гипертрофирован­ное чувство юмора…

Дядя рассказывал, как они вдвоем подтрунивали над съемочной группой, которая снимала передачу о Сарьяне у него дома. Дядя должен был стоять в гостиной, а Сарьян — выйти из своего кабинета и сказать: «Арам джан, как хорошо, что ты при­шел ко мне!». Когда дядя рассказывал и показывал, мы хохотали невероятно. «Мотор!» — дядя стоит, открывается дверь, выходит Сарьян с распростертыми объятиями и восклицает: «О!!! Арам джан, ты пришел ко мне! Как хорошо! Как я рад!». Режиссер кри­чит: «Стоп! Мартирос Сергеевич, еще раз, пожалуйста…». Мартирос Сергеевич уходит в кабинет и выходит снова: «О!!! Арам джан, ты пришел ко мне! Как хорошо! Как я рад!», — режиссер кричит: «Стоп! Мартирос Сергеевич, еще раз, пожалуйста…». Еще раз Мартирос Сергеевич уходит и выходит… и так несколько раз. Каждый раз Сарьян менял интонацию этой фразы, а дядя в ответ менял выражение своего лица. Под конец Сарьян вышел и крайне раздраженно выговорил эту фразу, а дядя в ответ агрес­сивно посмотрел на него и резко отвернулся, после чего оба рас­хохотались…

Это было безумно смешно, когда дядя рассказывал нам в лицах, меняя выражение своего лица и произнося эту фразу в восторженных, затем постепенно затухающих, а под конец раздраженных интонациях Сарьяна…

Они чудесно дружили, были очень близки, и в итоге сын Арама Ильича — Карен Хачатурян стал искусствоведом, его дипломной работой стала книга «Сарьян в театре», а сын Мартироса Сергеевича — Лазарь Сарьян окончил Московскую консервато­рию и стал композитором…

Я хочу особенно отметить, что самым близким человеком нашей семье из композиторов этой великолепной пятерки был Арно, Арно Арутюнович Бабаджанян. Удивительно теплый, уди­вительно эмоциональный, невероятно талантливый и очень доб­рый человек!

Арно был блестящим пианистом и занимал достойное место среди таких имен, как Эмиль Гилельс, Святослав Рихтер… Его педагог знаменитый профессор Московской консерватории Константин Игумнов говорил: «Помимо композиторского дара он обладает прекрасными исполнительскими, музыкальными и техническими данными…». Он обладал культурой высочайшего пианизма! «Бабаджанян — выдающийся музыкант, наделенный большим композиторским даром, а как пианист он заслуживает самого большого восторга…» — слова Дмитрия Шостаковича…

Свою знаменитую «Элегию» Арно посвятил Араму Иль­ичу. Он очень любил рассказывать о первой встрече с дядей в детском саду: «Однажды к нам пришел посетитель. Этот че­ловек попросил нас спеть, чтобы понять — у кого есть слух. Я тоже спел, при этом — хлопал под ритм. Этот человек послушал и сказал, что мне надо заняться музыкой. А позже я узнал, что его звали Арам Ильич Хачатурян!». Везде об этом пишут и рас­сказывают, но я это слышала собственными ушами у нас в саду…

Меня с Арно лично связывали теплые дружеские взаимоотношения. Я приезжала в Москву, и мы ходили вместе на концерты в Колонный зал Дома Союзов, ходили в Большой зал консерватории, много слушали, беседовали, разговаривали…

Я очень хорошо помню, когда умерла моя бабушка, все беспокоились за папу, как он это переживет. Он воспринял по­терю матери как совершенное крушение в жизни… Дядя не мог приехать, у него были как всегда заграничные гастроли, и весь груз горя свалился на папины плечи, а Арно был рядом. Удиви­тельно, я так хорошо это помню, даже гостей на поминках встре­чал Арно. Он всех рассаживал, что-то говорил, успокаивал, под­держивал, вспоминал какие-то вещи… Я сидела и молчала, я смотрела на Арно. Какой же он теплый, какой он добрый, луче­зарный человек. Он весь светился в этот день, пытался своим светом согреть всех нас, поддержать и успокоить…

Арно — он гений, и как композитор, и как пианист, и как человек! …

Николай Никогосян

Николай Никогосян — наш армянский знаменитый скульп­тор. Он приезжал в Ереван довольно часто, по-моему, у него здесь семья была или близкие родственники, я не помню, но он жил в Москве. Он был близок нам еще и потому, что сделал пре­красную скульптуру дяди. Она небольшая, но очень выразитель­ная. И потом он был дружен с Католикосом Вазгеном I, у которого я бывала несколько раз в гостях с дядей…

Об этой личности, о Католикосе всех армян, можно напи­сать отдельную книгу, настолько это был интересный, значитель­ный человек, настолько глубоко он умел проникать до самых недр твоей души, твоего сердца и вызывать самые светлые и воз­вышенные чувства. Он знал множество языков, у него была гран­диозная библиотека, его глаза излучали свет, доброту, великую мудрость человеческую. Он был одной из самых грандиозных и значительных фигур того времени, наверное, даже в мировом масштабе для нашего народа.

Мы бывали с дядей на обеде у него в гостях. Мама Като­ликоса была замечательная, такая гостеприимная добрая жен­щина, они жили в очень скромных апартаментах. Он усиленно приглашал Арама Ильича остановиться у него как-нибудь, чтобы чаще и больше общаться. Дядя благодарил, конечно, но не поль­зовался вниманием такого человека, чтобы не стеснять его…

С Николаем Никогосяном я тоже бывала у него. Католикос очень внимательно относился к этому скульптору, всегда под­робно выслушивал все его будущие планы, которые взахлеб рас­сказывал этот необычный и неординарный человек.

К сожалению, не все гладко проходило в его творчестве, задумок у него было много и очень интересных. Он всегда рассказывал об этом с большим воодушевлением. Он мечтал о большом памятнике Араму Ильичу, мечтал о каких-то еще более монументальных работах. Я не могу подтвердить тот факт, что в Ереване где-то стоят работы Николая Никогосяна, а ведь очень жаль… Кажется, что подобное искусство оскопило себя тем, что так мало возможностей для творчества было предоставлено этому замечательному скульптору на его родной земле…

Продолжение