ЛИТЕРАТУРА

«Наша Среда online» — В истории армянской духовности «История Армении» Агатангелоса [1] занимает особое место и не только потому, что повествует об одном из самых значительных событий нашей эры — принятии нового вероисповедания, переходе на иную парадигму развития, не только потому, что это уникальный источник сведений по истории и культуре народа, но и в качестве выдающегося памятника слова.

История утверждения христианства в письменных источниках была зафиксирована еще до изобретения алфавита Месропом Маштоцем в 405 гг. До нас дошло произведение, под заглавием «История Армении», автором которого считается некто Агатангел(х)ос (греч. Ἅγαθάγγελος — добрый вестник, русск. Агафангел), представляющего себя секретарем Трдата III и повествующего о событиях III в. и начала IV вв. Однако считается памятником V в. по нескольким причинам.

Исследователи приходят к выводу, что дошедшая до нас армянская редакция, написанная богатым и колоритным классическим языком V в., принадлежит представителю армянского духовенства. Он выступает составителем, автором отдельных частей, использует несколько первоисточников IV столетия, изложенных, по всей вероятности, на греческом и сирийском языках и циркулировавших в образованных кругах, а также в народной среде до создания Маштоцем национальной письменности (405)[2]. О Трдате повествуют такие народные сказания (например, обращение его в кабана), какие не мог бы привести пишущий по приказу Трдата. В «Видении» Григора обнаруживаются смутные намеки на религиозные гонения и вероотступничество армян в V веке, чего не могло быть в произведении IV века, и, более того, имеются многочисленные дословные цитаты из «Жития Маштоца» Корюна.

Исходя из этого и ряда других моментов, делается заключение, что автор этой «Истории» писал свой труд в V веке и что это «первая расширенная редакция деяний св. Григория Просветителя принадлежит, очевидно, писателям-эллинофилам, именно, по преданию, Месропу и кругу его сотрудников с Сааком во главе» (с. 9).

О довольно раннем бытовании на армянской почве сказаний о Григории Просветителе, Трдате III, святых Рипсимэ, Гаянэ и спутниц свидетельствуют результаты археологических изысканий. На стенах Талинской церкви (IV V вв.) сохранились барельефы Григория Просветителя с нимбом, а ниже него в молитвенной позе — Трдата III с головой вепря. В Одзуне на могильном камне высечено несколько сцен: Трдат со своей сестрой Хосровидухт, Трдат с крестообразным посохом и другие.

«История Агатангелоса» (или «История святого Григора», «Книга Григориса») хорошо известна историографам второй половины V века Мовсесу Хоренаци и Лазару Парбеци, использовавших этот труд в своих произведениях. На него имеются ссылки также в «Истории Тарона» Зеноба Глака, в исторических произведениях Себеоса (VII в.), Мовсеса Каганкатуаци (X в.).

Ко времени официального принятия христианства в 301 г. царем Трдатом III (287–330 гг. правления) Армения имела уже длительную историю государственности. Со времен Арташесидов и в особенности империи Тиграна II Великого (95–55 до н. э.) армянский этнос был уже сложившимся единым народом, ассоциировавшим себя в своих письменных памятниках, историях, легендах и преданиях с территорией Армянского нагорья, в этом ландшафте и бытовых реалиях, с определенным типом хозяйствования, социальным жизнеустройством, культурой и, главное, — говорящего на одном и том же языке /Страбон/[3]. Укорененная в регионе земледельческая культура армян, богатая обычаями, обрядами, связанными с календарным циклом, мифологическими представлениями, с развитым пантеоном богов и храмовой культурой, неизбежно должны были войти в противоречие с новой идеологией. Естественно, что с вхождением христианства, национальное самосознание армян претерпело существенные изменения: на первых этапах это было, если не революционное (не столь ощутимое сегодня) переустройство сознания, то драматичное вхождение нового в привычный уклад. Проповедь христианства на протяжении трех столетий медленно завоевывала умы и сердца людей путем пропаганды, примеров самоотверженного служения, мученичества и гибели во имя веры. Об этом периоде — судьбоносном — и повествует Агатангелос.

В историях первых христиан вообще, верующих и проповедников, много сходных ситуаций, параллелей. Отчасти они сакрализованы народными преданиями: принятие христианства сопровождалось легендами, чудесами, свершениями. Эти апокрифы, жития святых, мартирологи доносят до нас непростую ситуацию борьбы новых идей, учений и традиционных верований и всего жизненного уклада. Она полна драматических историй, имеющих хождение в народе, в частности о жизни и смерти первых крестителей Армении — апостолов Христа Тадеоса (Фаддея)[4] и Бартугемеоса (Варфоломея)[5]. Уже тогда, в I в., был учрежден патриархат Фаддея — ator Tadeosi.

Основатель армянской историографии Мовсес Хоренаци (V в.) зафиксировал апокрифические истории об апостолах, их хождениях на территории Армении. Первая замечательная история связана с Фаддеем (греч. Ιούδας Θαδδαῖος, лат. Judas Thaddeus; Иуда Иаковлев). Еще до распятия Христа эдесский царь Абгар (царь сирийского княжества Абгар Укама в 4–50-е гг., с перерывом в 7–13-м гг., которого армянская историография и Мовсес Хоренаци ошибочно считают армянским царем, после тяжелого похода на персов возвращается к себе в столицу, «с недужным телом, пораженный жестокой болезнью»[6]. Прослышав о чудесах, творимых Иисусом Христом, Абгар пишет письмо Господу с просьбой исцелить его, даже предлагая ему поселиться у себя в городе, так как слышал, что многие иудеи невзлюбили его: «Город мой не велик, но красив, места хватит нам обоим». Письмо было послано с живописцем Ананом (Ананией) с тем, чтобы тот списал лик Спасителя в случае, если Он не захочет идти в Эдессу. Анан пришел в Иудею и, подав письмо Господу, сам стал на камень и начал писать, однако как ни трудился, не мог написать. И тогда Господь вручил ему ответное письмо, где обещал выздоровление Абгару через одного из своих апостолов. Затем Христос, потребовав воды и полотенце, умылся и отер свое лицо, и на полотенце отобразился Его лик (отчего и назван образ Нерукотворным). Этот лик Спасителя вместе с посланием принес Абгару Анан. Окончательно излечил его апостол Фаддей, который вскоре после вознесения Христа прибыл в Эдессу. Излечившись, Абгар крестился со всем семейством и подданными. Абгар поставил Нерукотворный образ над городскими воротами, украсив его. *
_
* Позднее он был замурован. По преданиям, в 944 г. Нерукотворный образ перенесен был из Эдессы в столицу Византии Константинополь, и день перенесения 16 августа, сделался праздником. По преданию, в XIV в. он был отдан императором Константином Палеологом в Геную за избавление греческой империи от сарацын, где и находится (скрыт) в монастыре св. Варфоломея.
_

Устроив Церковь в Эдессе, Фаддей рукоположил некоего мастера по шелковым головным уборам, своего ученика, в епископы и назвал его Аддэ, позднее он был замучен сыном Абгара Анануном (арм. — Безымянный), который правил в Эдессе после смерти Абгара, а Фаддей отправился в Армению. К этому времени в Армении правил сын сестры Абгара Санатурк. Здесь Фаддей, творя проповедь с чудесами, крестил дочь царя Сандухт, некоторых вельмож и множество народа. Царь, испугавшись гнева нахараров, заключил дочь со многими верующими в тюрьму, а иных предал смерти. Много чудес совершил апостол Фаддей. Но царя не впечатлили чудеса, и он казнил свою дочь. Царь велел затравить святого хищными зверьми, но звери легли у его ног; затем бросили его в печь, но ветер охладил печь. Наконец царь приказал умертвить его мечом. Но лишь меч поразил апостола, как небесный свет осветил его тело, земля затряслась, раскололся камень и принял тело.

Другой апостол, с именем которого связано распространение христианства в Армении, был Варфоломей — арм. Bartumegeos. По преданиям и житию, апостол Варфоломей не успел к погребению Богородицы, и его собратья отдали ему «образ Матери Господней, изображенный на дереве и одаренный силою чудесною». Варфоломей не расставался с реликвией. Чудотворный образ был при нем и в Армении. В местечке Darbnoc Kar (Кузнечный Камень) в области Андзев апостол построил церковь Пресвятой Богородицы и передал ей на хранение лик Богородицы. Впоследствии к церкви были пристроены кельи, и таким образом здесь возник женский монастырь Hogevank (монастырь Св. Духа). После провозглашения христианства государственной религией Армении Григор Просветитель построил здесь церковь Сурб Сион, а его прямой потомок католикос Нерсес I в середине того же IV века основал при обители больницу для нищих. Огеванк получил статус епархиального центра, главы которого титуловались как «предводители лика Богородицы».

Восемь лет апостол Варфоломей проповедовал жителям армянских городов и селений христианское вероучение и многих обратил в христианство. Последний период его деятельности сказания связывают с поселком Кангуар неподалеку от города Адамакерт (ныне Башкале, Турция). Город стоял в верховьях реки Большой Заб и принадлежал провинции Большой Агбак (Албанополис Albanus Albanudis) в Васпураканской области, расположенной между озерами Ван и Урмия. В Агбаке Варфоломей встретился с Вогуи — сестрой местного правителя Санатрука. Услышав проповедь апостола, она уверовала во Христа и приняла крещение, — рассказывается в Житии святого Варфоломея. В 68 г. под давлением князей казнили Вогуи и Варфоломея, а вместе с ними еще 2000 христиан. Вогуи и Теренция предали мечу, а Варфоломея ждали страшные пытки, после которых его распяли, а по позднему преданию, с него содрали кожу живьем. В IV веке над могилой св. Варфоломея на холме близ Адамакерта была основана обитель его имени, существующая поныне и лишь частично разрушенная землетрясением в 1966 году. В притворе монастырской церкви, возведенной в ХIII в. на месте древнейшей базилики, есть надгробие, под которым погребен сам апостол, о чем сообщает эпитафия: «Сие есть место упокоения Варфоломея святого апостола, первого просветителя Армянской страны»[7].

Чтобы христианская религия укоренилась на новой почве, следовало проделать колоссальную работу. Апостолы Фаддей и Варфоломей рукополагали в Армении священников и назначали своих наместников епископов, которым вверяли управление новосозданными христианскими общинами.* Невзирая ни на какие гонения, продолжала действовать основанная апостолами Фаддеем и Варфоломеем церковная организация.

_

*После апостолов новорожденную Армянскую Церковь предстояло возглавить Закарию, с которого начинается так называемый епископский период. Он возглавлял церковь до 72 г. н.э. Сохранился относящийся к 649 г. манускрипт духовной кафедры, основанной Фаддеем в Артазе, где сообщается, что апостол «рукоположил своего ученика Закарию городским епископом, а сам пошел проповедовать язычникам в других местах страны». Вторым после Закария епископом Армянским был Зементос (72‑76), также ученик одного из апостолов — Фаддея или Варфоломея. Подробности его биографии неизвестны, кроме того, что он умер своей смертью. Третьим стал Атрнерсех (77‑92), принявший смерть от руки язычников. При нем центр Армянской Церкви находился в Сюникском крае. Вслед за ним церковь возглавил выходец из Парфии Мушэ (93‑123), который вновь перенес кафедру в Артаз. За ними следуют епископы Шаген (124‑150) и Шаварш (151‑171), уроженец Агванка (Кавказской Албании). Епископа Гевондиоса (172‑190) казнили в васпураканском Шаваршане во времена небывалых гонений на христиан. Последний, восьмой предстоятель епископского периода, Меружан (240-‑270), возглавил церковь через пятьдесят лет после гибели Гевондиоса.

_

Таким образом, христианство пускало корни в Армении на протяжении трех столетий, и Армянская церковь по праву носит название Апостольской.

Такова предыстория принятия христианства в качестве уже государственной религии, она была зафиксирована в письменных источниках еще до изобретения алфавита в 405 г. Месропом Маштоцем. Однако наиболее объемным и детализированным источником событий конца III IV вв. остается «История…» Агатангелоса. Источниковедческие вопросы, связанные с происхождением и авторством труда, достаточно рассмотрены в науке, предмет нашего же внимания — его литературно-художественные достоинства. Большинство произведений V в. рассматриваются и как литературные, и как исторические памятники, то есть собственно историографический уровень, (который подтверждается или опровергается эпиграфикой, другими источниками, свидетельствами и т. п.) воплощен в художественной форме изложения[8].

Нужно подчеркнуть, что текст «Истории Армении» многосоставен и многослоен в жанровом отношении. В предисловии, в частности, автор говорит и о заказе написать историю: «И вот до меня, Агатангелоса, из великого города Рима, обученного отечественной науке, изучившего римскую и греческую литературы и не очень несведующего в искусстве письма, дошло повеление. С этим я прибыл ко двору Аршакидов, в годы храброго и доблестного, могучего и воинственного Трдата, … приступить к последовательному изложению истории, рассказав сначала об отчих героических делах храброго Хосрова … и о равноотчей храбрости Трдата» (с. 25); и далее еще раз подтверждает: «Получив приказ твоего царского величества, о, храбрый из мужей, Трдат, написать все как надлежит в летописных книгах, мы по той же форме изложили, упорядочив все по образцу греческого мастерства». Автор в предисловии сообщает также, что он сам был «очевидцем» изложенных событий. Из этого отрывка видно, что автора «Истории» зовут Агатангелосом, родом он из города Рима, обучался латинской и греческой письменности, по приглашению армянского царя Трдата Аршакуни прибыл к нему во дворец и по его приказу написал жизнеописание его отца Хосрова, а также самого царя. Следовательно, эта «История» должна была принадлежать перу автора-современника, хорошо знающего описываемые в нем события. Таковой она была признана, начиная с V века. Мовсес Хоренаци, говоря об авторе этой книги, называет его «Агатангелос, искусный секретарь Трдата», Лазар Парбеци — «блаженный муж Агатангелос», «блаженный Агатангелос», «все это… в своем безошибочном изложении повествовал нам блаженный божий муж, святой Агатангелос».

Предисловие «Истории Армении» написано в жанре предтропья — общепринятого канона начала любого произведения того времени, где обосновывается богоугодность данного мероприятия, обстоятельств написания, задачи и цели. Несомненно, оно принадлежит перу получившего эллинистическое образование ученого греко-римской риторической школы. Написанное им предисловие представляет собой типичный образец риторического искусства своего времени.

Автор начинает с иносказания — метафоры моря и плывущего корабля, колыхаемого огромными волнами. Метафора моря — одна из самых распространенных в риторической традиции (упражнения по аллегорическому описанию моря, морской бури, кораблекрушения включались во все учебники по риторике) и встречается почти в каждом произведении армянских авторов V в. Эти образы мы встречаем у Корюна, Маштоца, Нарекаци и многих других.

У Агатангелоса оно особенно детализированное и насыщенное. Начинает он с пространной картины бушующего моря: «Бурное и страстное желание мореплавателей — это [спастись от бури и] достигнуть пристани с чувством радости и умиротворения (Пс. 106.30). Вот почему, алчные и корыстолюбивые, они ради этого вступают в битву с бушующими волнами и противными ветрами, рожденными бурей (Пс. 106.29). … Едва спасшись от волн, они спешат каждый в свой уезд поведать близким и родным свой рассказ … о том, как ради прибыльных барышей они подвергали себя опасностям и ради успешной торговли закладывали себя, состязаясь со смертью, надеясь одержать верх, хотя и видели страшную ярость катящихся бурных волн, которые под натиском буйного ветра, переливаясь разными цветами, громоздясь, пенились и валами катились друг за другом, но [мореплаватели, наконец] достигнув суши, окаймленной песчаным берегом, ликовали» (с. 21). В этой пространной цитате мы видим несколько иносказаний — метафор. В первую очередь море, понимаемое как житейское, как жизнь человека со всеми испытаниями, перипетиями, опасностями – аллегория устойчивая и не подвергалась изменению на протяжении всего средневековья. Чтобы эмоционально воздействовать на читателя, автор стремится создать масштабную и грандиозную картину бушующего моря, полного опасностей. Суггестии способствует гиперболический образ волн, доведенный до крайней степени выражения различными средствами (эпитетами): «бушующие», «противные», «натиск морских валов», «разъяренные волны громоздятся как горы, низвергаются вниз», «жуткая толща сотрясающихся страшных вод», «вздымающиеся морские горы и ниспадающие долины»; «поседевшие скопища волн необъятного моря». По ходу возникают частные сравнения корабля с древесным конем, гребцов, которые взнуздывают корабль подобно коню.

Подробное, детализированное описание плавания соответствует правилу античных риторик: изобразить не только один основной образ, но действие должно было распространиться на все его части: не просто описание крушения корабля, а крушение и всех его частей. Описывается эмоциональное состояние гребцов (или пассажиров), которые объяты сомнениями и страхом, но подбадривают друг друга: «Дружно взнуздывая веслами древесных коней, скрепленных железными гвоздями, подбадривая друг друга, они с сомнением и страхом в сердце отпускают поводья, бесследным ходом и недвижимыми ногами несутся по голубой долине, летят по морю, преодолевая натиск морских валов, где разъяренные волны громоздятся как горы и низвергаются вниз (с. 21).

Основные герои этого аллегорического действа — гребцы, пассажиры несущегося по волнам корабля. Кто они, зачем они на корабле, в чем их цель? Сквозь наслоения описаний мы узнаем, что они пустились в столь опасное плавание, чтобы найти некое богатство, получить выгоду, максимальную прибыль, но не из-за алчности, а чтобы помочь своим ближним. Более того, сразу выясняется некая благородная возвышенная цель: «Ибо они [стремятся] в меру своих сил избежать нищеты и спасти страждущих домочадцев от притеснений ишханов, берущих подати под залог. И из принесенных барышей они погашают их долги, освобождая от опасности рабского ярма налогов, налагаемых царями, чувствуя облегчение. [Благодаря этому] они приобретают себе друзей, а среди врагов пользуются славой щедрых и преуспевающих людей, доставляя радость тем, кто их любит» (с. 22). На этом автор не останавливается, а, следуя закону «амплификации», наращивает и углубляет тему.*

_
* Лат. Amplificatio ‑ описание способов перехода от имплицитного к эксплицитному; вначале амплификация понималась как качественный сдвиг, но в средневековой теории и практике она обычно обозначала количественное расширение. Обычно так назывались разнообразные приемы варьирования: наиболее разработанный из них ‑ описание (лат. descriptio), не раз подвергавшийся кодификации и занимавший центральное место в латинской литературной эстетике, в XIII веке без каких-либо изменений перешёл в жанр романа, сделавшись одной из главных его черт.
__

Средневековый ритор не только сравнивает, обогащая слог пышными эпитетами, но, подчеркивая тем самым значительность описываемого события или предмета, или лица, раскрывает духовно-нравственный смысл их свершений: «Ибо [среди них] большинство таких, кто, зная о возможных бедах, готов перенести все тяготы купеческого ремесла. Но есть и много таких, кто свое богатство использует для блага страны, украшая царей приобретенным драгоценным жемчугом и различными благородными каменьями и разноцветными тканями» (с. 22). Гребцы и пассажиры, пустившиеся в плавание, здесь уже называются представителями купеческого ремесла. Они торговцы, добывающие блага и щедро делящиеся ими со своими близкими и, более того, не только близкими, но и с князьями, и царями. Тем самым обозначается самая высокая нравственно-духовная цель — использование своих богатств во благо страны. Примечательно, что не делается различие между различными слоями общества, наряду с царями упоминаются и бедные: «Они поднимают также нищих, делая их достойными [хоть] какого-то уважения, украшают страну новыми и прекрасными благами». В этих пространных описаниях, язык которых М. Абегян, называет «темным, неудобопонятным, изобилующим излишними повторениями, витиеватым»[10], иносказания еще не раскрываются, не дается их прямое значение, но читатель уже понимает, что речь идет о людях, приобретающих знания, духовные богатства.

Сведущим ученым людям отводится особая роль: они просвещают не только царей, но и всех людей. В следующих абзацах ритор и вовсе возносит оду, восхваляя людей, добывающих знания в образе мореплавателей: «Они украшение городов, они величие областей, они мерила длинных дорог и путники земли, они вкусители чужбины. Они радость для всех, они сила для многих, они мощь мира; они одевают нагих, насыщают голодных, напояют жаждущих, накапливают сокровища для богатых» (с. 22). Здесь мы видим уже наложение античного риторического искусства и христианского евангельского знания. Автор послания, несомненно, носитель христианских ценностей, проповедник и борец за распространение и утверждение новой веры. Несомненно, в этой фразе заключается аллюзия на слова Христа «Вы соль земли» (Матф. 5:13). Таким образом, в приведенном Предисловии мы видим несколько аллегорических образов: море — это житейское море, жизнь; в образе моря олицетворено также море книг, мудрости, знаний, бушующие волны демонстрируют те трудности, которые приходится испытывать при получении знаний; купец — это человек, добывающий знания, а его товар — знания; покупатели — князья, царь; налог — их заказ.

Автор прибегает к распространенным в средневековье, и в христианской литературе в частности, многочисленным сравнениям, особенно популярно было сравнение с жемчугом. Это один из устойчивых символов христианского поэтического языка (аналогично: невеста — церковь, жених — Христос и т. п.). В данном тексте мы видим несколько лиц, достойных этого наивысшего в ценностной шкале эпитета. Это в первую очередь ученые, летописцы, добывающие знания, про которых Агатангелос говорит, что «они украшают подобно жемчугу короны царей». И далее вновь и вновь в различных значениях встречается это сравнение. Жемчуг, драгоценные каменья — это и проповедники, ученые, и мученики, и святые девы-рипсимиды. Рассматривая этот аспект организации текста — поэтологический — в современной терминологии, вспомним, что в классических текстах античности и в большей степени средневековья (то есть христианской литературной традиции) большое значение придавалось украшенному слогу, что обобщалось под названием элокуция.*

__
* Лат. Elocutio ‑ способ изложения, слог, стиль. Элокуция служила чем-то вроде нормативной стилистики и подразделялась на целый ряд частей; наиболее разработана из них та, что посвящена украшению, украшенному слогу (лат. ornatus), то есть преимущественно теории риторических фигур. По этим представлениям, «идеи», найденные и эксплицированные посредством инвенции и организованные посредством диспозиции, облекаются в языковую форму.

__

Максимального звучания метафора жемчуга достигает, когда автор говорит о мучениках за веру: «Что же касается духовного величия и добродетели истинных боголюбцев [св. мучеников за веру], то они щедро и достойно украшают собой корону царей, подобно изумительному светлому жемчугу совершенной формы, не имеющему изъяна или трещины, ибо [подобны] благородным каменьям из страны Индийской, которые своим великолепием украшают царские короны и венцы». В дальнейшей армянской литературе неоднократно встречается это сравнение, особенно оно выразительно в поэме католикоса Комитаса (VII в.) «Души, посвятившие себя…», посвященной подвигу святой Рипсиме. Сюжет ее почерпнут из труда Агатангелоса, хотя не исключено, что в то время, в VII в., эти истории еще рассказывались в народе.

И вот, наконец, дойдя до середины своего предисловия, автор говорит уже о конкретном поручении царя; впервые раскрывается значение аллегории моря не только как житейского, но и называется «морем мудрости» и «морем книг истории». Автор труда четко очерчивает круг своих задач, которые ставит перед собой: в пределах своих возможностей, приложив большие усилия, оставить грядущим поколениям последовательное изложение событий, достойных упоминания из века в век. «Взяв на себя этот труд, мы приступим к торговле словом и, преисполненные трепета и страха, представим приличествующее изложение истории. Ибо, поставив перед собой цель и подробно исследовав страницы истории, мы выносим на продажу все, что узнали из книг [о деяниях] смертных, изложив это в исторической последовательности, по порядку, повременно, соответственно происходившим событиям, согласно (исходившим) повелениям», — пишет Агатангелос (с. 23). В этом высказывании четко сформулирована задача: как следует излагать («в исторической последовательности и по порядку») и что нужно излагать: «Ибо царский приказ приневолил скудную лавку наших знаний и потребовал от нас в виде дани изложить общеизвестные повести о тех событиях, которые имели место у нас в прошлом». Здесь важна не только форма данного высказывания с иносказаниями и метафорами («скудная лавка знаний», «в виде дани»), но и имеющее чисто историческое значение упоминание о том, что он должен изложить «общеизвестные повести о тех событиях». Следовательно, у автора IV в. (не только у автора V в.) были свои первоисточники. Однако ниже он подчеркивает, что сам является очевидцем событий («ознакомившись не по каким-то прежним слухам, но [благодаря тому, что] сами воочию узрели их и были свидетелями их духовных деяний и светлого, исполненного дара учения»). Автор приводит и мнение своего заказчика, царя Трдата, о том, что нужно рассказать историю, начиная с Хосрова, затем его, Трдата, царствие, и, самое главное, о подвигах дев-рипсимид. Здесь важно подчеркнуть, что автор обращает внимание на повеление царя о том, чтобы «повествовать правдиво и не слагать приятных легенд о его храбрости, [превознося] его более, чем следует …», затем вновь уже более подобно излагает весь план своего исторического сочинения рассказать «сначала об отчих героических делах храброго Хосрова, его подвигах на поле брани, о переменах, происшедших в державе, об ударах, направленных во [все] стороны, о смятении народов, о смерти храброго Хосрова, а также о том, откуда, почему и как [это произошло] и какие события имели место и о равноотчей храбрости Трдата, и о том, какие дела произошли в годы и дни его правления, и о возлюбленных мученицах Божьих, о том, как и зачем они пришли; они взошли как светочи, дабы изгнать мрак тьмы из страны нашей Айастан, они заложили себя за истину Божью, и Бог, смилостившись, посетил страну Армянскую и явил чудеса через некоего мужа (Григора Просветителя. — Б. З.)» (с. 26).

Далее после довольно точного перечисления сюжетов предстоящего повествования — о Хосрове, его подвигах и смерти, о Трдате, Григоре и его учении, Рипсиме, обращении Армении — как истинный христианский проповедник заключает: «А благочестивый Трдат, благодаря неожиданно обретенной жизни, стал странноприимцем, желанным для всех, милостью Божьей сделавшись сыном, возродившим страну отцов, и приблизился к вечной жизни».

В заключение он переходит к прямому авторскому слову и говорит уже от своего имени. Фигурантом его предисловия становится не некая собирательная фигура мореплавателя, а он сам, Агатангелос (или редактор, компилятор по сути создавший цельное ясное, подчиненное осознанным задачам и системе произведение). Еще раз удостоверив, что все перечисленные деяния и события расскажет по порядку, он, уже не создавая аллегорических картин, обобщает («Итак,..») и ясно формулирует свои задачи. Говоря современным языком, автор дает себе некие импульсы, творческие установки, нанизывая ряд троп: «… сяду на коня разума и, выйдя на ристалище мудрости, направлюсь к цели замысла, напрягу силу десницы, придам крепость пальцам писцовым, языком взволную мысль, дабы уста мои могли произносить мудрые слова. Обрету устойчивость, дабы, плавно вращая колесо моих повествований, я мог бы уверенно плыть по волнам моря хронологии» (с. 27).

В последнем абзаце мы наблюдаем высший, по средневековым представлениям, уровень — анагогический (от греч. anagogia, от ana вверх, выше, и agein веду). Для Агатангелоса — это написание труда для грядущих поколений: «Свое повествование я дам грядущим поколениям этого народа, которые восхвалят Господа и которые придут после этого времени. И когда они обратятся к своим отечественным книгам, те возвестят им, и когда спросят о том, что было установлено, будет сказано им» (с. 27).

Обобщая, можно сказать следующее. Если следовать латинским правилам построения произведения или речи, то предисловие Агатангелоса построено по определенным законам риторики и соответствует трехчастной форме: inventio (лат. букв. «нахождение», «обретение», инвенция есть собственно нахождение идей, однако сама по себе является чисто техническим приемом. Её законы подразумевают, что всякий объект, всякая мысль может быть ясно выражена в слове, и исключают все невыразимое, как и чистую импрессионистичность формы, dispositio (лат. букв. «расположение материала», план выступления) и сonclusio (лат. букв. «заключение»).

Однако гораздо точнее было бы анализировать предисловие Агатангелоса, выполняющее свою четко осознанную функцию, с точки зрения теории четырех уровней толкования и написания текстов: буквального, аллегорического, нравственного и анагогического, известной под авторством Квинтиллиана и затем Филона Александрийского, в другом же трехчастном варианте – Оригена: типологического (буквального), нравственного и аллегорического (духовного) уровней. Как мы видели, Агатангелос начинает не с буквального, а с аллегорического уровня, в традиционной иносказательной форме нарисовав картину бушующего моря, где, преодолевая громадные волны, мореплаватели, добыв некие блага, достигают берега. Художественно воздействуя на читателя, заинтриговав, он сразу вовлекает его в это увлекательное путешествие, и только потом начинает постепенно раскрывать аллегории, дает подсказки, а затем и буквальное содержание своего вступительного слова. Не упускает он из вида и каноны христианского панегирика: обязательное восхваление главных действующих лиц, пострадавших за веру Григора Просветителя и дев-рипсимид.

Но, осознавая себя историком-летописцем, он не забывает и о принципе достоверности, правдивости, хронологии.

По поводу литературной составляющей «Истории Армении» Агатангелоса C. Золян отмечает: «Однако, хотя исследователи неоднократно отмечали фольклорные мотивы памятника и близость его к литературным текстам, поэтика памятника еще не становилась объектом специального исследования. Между тем, именно анализ поэтики позволяет выявить нарративную структуру, ее связи с близнечным мифом и рядом сопутствующих мотивов»9. Исследователь полагает, что в основе сюжетосложения «Истории…» Агатангелоса лежит модель мифа об умирающем и воскресающем боге, расщепленном на две близнечные фигуры.

Однако структура «Истории…» позволяет говорить о наложении нескольких литературных традиций, то есть с точки зрения искусства повествования можно выделить по крайней мере пять уровней организации текста «Истории Армении»: риторический (античный), исторический (рационально-научный), фольклорно-эпический (народный); христианский (символико-аллегорический, сюда входят жанры панегирика, жития, видения, а также молитва, проповедь) и собственно художественный – поэтологический.

Дальнейшее повествование строится в соответствии с этими принципами и жанровым многообразием, накладываясь друг на друга: в значительной мере сообразно с установкой последовательного исторического изложения, временами в художественной форме с диалогами и образным воплощением действующих лиц.

Дошедший до нас Агатангелос состоит из следующих частей: «Предисловие», «Житие и история св. Григория», «Мученичество Рипсимянских дев», «Учение св. Григория», «Спасительное обращение страны нашей Армении». Содержание этих нескольких частей, казалось бы, оторвано друг от друга. Некоторые исследователи говорят об их компиляции со стороны некоего редактора V в. Однако внимательное рассмотрение сюжетных блоков позволяет говорить, что они все связаны, и один мотивировано обусловливает переход в другой. Исходя из анализа, можно уверенно сделать вывод, что «История…» Агатангелоса замечательное литературное произведение, представляющее собой, несомненно, единое по замыслу повествование. Представляется верным утверждение М. Авдалбекян о принципиальной целостности трудов армянских историков[10].

Стилистика и структура исторического повествования (реальность событий подтверждается другими источниками) основана на определенных художественных приемах. Развертывание повествования идет как вглубь: история — эпос — миф, то есть история получила эпическую обработку, так как до ее письменной фиксации имела хождение в народной среде, а эпос в своей основе всегда имеет и первичные мифологические схемы (о чем справедливо пишет Золян), так и развертывается на уровне внешней организации текста в соответствии с идейными задачами, которые ставит перед собой автор (редактор): эта сложившаяся схема получает житийную обработку со всеми соответствующими наслоениями поджанровых составляющих.

В тексте существенны принципы агиографии (жития, панегирика) и мартиролога, первая часть называется «Житие и история Григория Просветителя». Интрига и кульминация сюжета развивается вокруг противоборства действующих лиц.

Художественный принцип создания образа — героизация всех действующих персонажей, основанная на гиперболизации, свойственной как эпосу, так и агиографии.

Основные действующие лица — царь Трдат и Григор, будущий креститель Армении, — противопоставлены и противоборствуют друг другу. Однако фигурантами оппозиции выступают не только Трдат — Григор, но и Трдат — Рипсиме, в ее лице и настоятельница Гаяне, и девы. В этом сюжете противопоставление достигает крайней степени.

Однако противоборство не остается на уровне жизненных коллизий. Как правило, оно носит нравственный и идеологический характер. Сталкиваются различные мировоззрения, идеологии. Сверхзадача текста (и жития, и мартиролога) — показать нравственное превосходство верующего христианина над язычниками. Победа всегда остается за первыми. Даже если герою грозит гибель, нравственная победа оказывается важнее жизни (мартиролог). Повествование Агатангелоса состоит из встроенных друг в друга жанровых структур: это собственно исторический нарратив, изложенный от авторского лица, житие, мартиролог, эпическое сказание (в основном это касается обработки образов), более частные жанровые подвиды — видения и молитвы, проповедь, литургия. В житие Григора сюжетно встроен мартиролог — житие Рипсимид.

Разница между житием и мартирологом заключается в том, что последнее всегда заканчивается смертью героя, это описание мученичества за веру. Житие — это жизнеописание подвижника, борца за веру, причисленного к лику святых после смерти, в некоторых случаях и при жизни. И в том и другом случае кульминация повествования — мучения, иногда сверхъестественные испытания, заканчивающиеся победой и обращением язычников в истинную веру. Как и свойственно жанру агиографии, жизнь подвижника (или подвижницы) сопровождают чудеса, подтверждающие истинность чувств и стремлений героя. Однако самый сильный аргумент в пользу новой веры — это сила духа и убеждения. Истории первых христиан полны подобных примеров, реальных и чудесных.

Важнейшей структурной частью повествования, представляющей для нас особый — филологический — интерес, выступает диалог — институциональный атрибут художественного (игрового) текста.

После подробного «Предисловия», где обосновывались цели и задачи труда, Агатангелос переходит ко второй, центральной части — «Житие и история святого Григора», содержание которого сводится к следующим описанным во всех подробностях событиям.

Арташиром Сасанидом в Персии был низложен и убит царь Артаван из Парфянской династии. Армянский царь Хосров Аршакуни, в отместку за своего родича, десять лет воевал с Арташиром. Приближенный персидского царя Анак предложил коварный план. Вот этот эпизод, художественно оформленный в виде диалога:
«И вот некто из участников совета, из главных родоначальников Парфянского царства, которого звали Анак, поднялся и, выйдя вперед, дал обещание отомстить своим сородичам, как врагам.
[Царь] заговорил с ним и сказал:
— Если не лукавишь, что отомстишь, возвращу вам земли[24] парфянские, ваш собственный Пахлав и, возложив [на твою голову] корону, прославлю тебя, сделаю тебя знаменитым и возвеличу в моем царстве, назвав тебя вторым после себя.
Парфянин отвечал:
— Если поможешь остающимся здесь моим сородичам, то я и мой родной брат сегодня же простимся с тобой.

И вот парфянин с братом снарядились в дорогу и с семьями, женами и детьми и всем своим имуществом поднялись и двинулись в путь. Изучив дороги, [они] под видом остатков [истребленного рода], восставшего против персидского царя, направились в сторону Армении» (с. 31).

В этом эпизоде мы можем провести параллель с мотивом преследования законного наследника. Эта ситуация соответствует мотиву отлучки, описанному В. Проппом, который, в частности, отмечал, что «усиленную форму отлучки представляет смерть родителей»[11]. Именно на этом этапе повествования вступает в силу эпический дискурс, тогда как в предисловии главенствовал риторический. Как правило, в основе интриги лежит роковое событие, в результате которого законный наследник вынужден покинуть свой дом, бежать, он растет в изгнании, либо из-за потери родителей, либо вследствие захвата власти (змеем — мифологический вариант; злодеем — эпический). Когда он вырастает, герой возвращает царство отца.

Так же развивается сюжет жизни Трдата. Здесь мы имеем мотив рокового преступления, усиленный двойничеством: Хосров и персидский царь; отцы – Хосров и Анак; сыновья – Трдат и Григор, в лице которых противостоят язычество и христианство, старая мораль (месть, смерть, разрушение, нечеловеческие истязания, звериные инстинкты) и новая (искупление, прощение, любовь, исцеление); смерть и возрождение.

Григорий (арм. Григориос), выросший в Кесари в духе христианского смирения, услышав от кормилиц историю своего спасения, находит Трдата и поступает к нему на службу, на многие годы став его верным соратником, своим молчаливым служением искупая грех отца. В следующих изложенных Агатангелосом эпизодах жизни молодого Трдата также очевидна эпическая обработка образа. Здесь уже текст строится на основе принципов художественности.

Предводитель готов предлагает римскому императору сразиться самолично, чтобы не проливать лишней крови. Договорились на утро о встрече.

Приведем этот отрывок полностью.

«Поспешил отправиться к месту боя и Лициний с войском, вверенным ему, дабы предстать перед царем. Вместе с ним был Трдатэс.
И случилось так, что отряды, продвигаясь, оказались в узкой впадине между виноградниками и проходом к житницам, у врат города. Так как была полночь, врата города были заперты. До полуночи не найдя корма и сухой травы для коней всего войска, они стали искать и увидели за городской стеной с внутренней стороны в скотном дворе копны сена. Но из-за высоты стены никто не мог добраться до [него]. Тогда [по стене] поднялся Трдат и, спустившись [вниз], стал копнами бросать сено в войско вплоть до полного довольствия. На эту сторону стены он перебросил в войско также сторожей и много собак. И сам, поднявшись с той стороны, спустился вниз. …
Лициний рассказал о его ночном дерзновенном поступке. [Царь] распорядился, и Трдатиоса привели к нему. И [Трдат] рассказал ему все по порядку. Тогда был назначен час боя, с тем, чтобы поутру на борьбу один против другого вышли готский и греческий государи.
Утром следующего дня [царь] приказал накинуть на Трдатиоса [царскую] порфиру. Его нарядили в императорские одежды, надели на него царские регалии, и никто ничего не знал о нем. Всем было объявлено, что это сам император. Под звуки труб он со всем войском стал стремительно приближаться, пока не предстал перед врагами. Оказавшись друг перед другом [Трдат] в обличии императора и царь [готов] пришпорили коней и вступили [в бой]. И там облаченный в императора победил царя [готов] и, схватив его, привел и поставил перед императором.
Тогда царь премного возвеличил Трдатиоса, одарил его великими милостями, возложил на его голову корону и почтил багряными хламидами. И [император] отдал ему, принявшему облик императора, вознесенному великолепием императорских украшений, большое вспомогательное войско и отправил в его собственную страну Армению».
И так после подвигов, совершенных в победном бою, Трдат, царь Великой Армении, возвратился из Греческих краев. Вступив на Армянскую землю, царь нашел здесь большое персидское войско, которое захватило, подчинило себе страну. Многих он истребил, и многих, обратив в бегство, отбросил в Персию. И он овладел принадлежавшим ему по наследству царством и укрепился на его границах» (с. 35).

Не касаясь исторической основы сюжета, которая реконструируется из множества фактов, свидетельств и источников (отсылаем читателя к комментариям указанного издания Агатангелоса), подчеркнем тот факт, что реальные события и исторические персонажи получают эпическую обработку. Обратим внимание на некоторые особенности приведенного отрывка: это художественное описание внешности героя (высок, статен), подчеркивается в первую очередь сверхъестественная сила и ловкость Трдата, смелость и находчивость, которые не что иное, как атрибуты гиперболического описания эпического богатыря.

Второй эпизод — сражение воинов-богатырей, защищающих честь властителей и народа, — также один из характерологических эпических мотивов. Причем здесь герой вступает в бой под именем императора. Налицо инверсия действующих лиц, причем после блестящей победы тайна разоблачается. Ложная ситуация — Трдат не император, оборачивается своей истинной стороной: Трдат становится императором. По сути, изгнанный истинный царь, благодаря своим врожденным качествам правителя, восстанавливает свой статус, вновь получает наследное право быть царем. Трдата награждают, благословляют на царство, с римским войском он возвращается на родину, изгоняет персов, становится царем Великой Армении.

На этом предыстория заканчивается и на арену вступает основной сюжет, посвященный преображению Трдата и принятию христианства в Армении. Он делится на две части: противостояние Трдат – Григор и Трдат – Рипсиме.

Все эти годы Григор был с Трдатом, сопровождал его всюду. Уже давно Трдат, заметивший, что его соратник не поклоняется богам, вступает с ним в диалог. В житиях и мартирологах диалог является основным художественным приемом, позволяющим обострить конфликт и выявить противоречия. Другой важнейшей функцией диалога выступает аргументация той и другой стороны и, естественно, особое место занимает выстраиваемая система убеждения в пользу новой веры.

Герой мартиролога переносит нечеловеческие причиненные ему телесные мучения и умирает. Однако он при этом полон веры и не переживает внутренней трагедии. Как мученик он достигает своей цели и в этом смысле является победителем. Такую же картину мы наблюдаем и в сюжете обращения Трдата, доведенной до крайней степени накала и драматизма. Если в первой части Трдат наделен всем спектром положительных качеств: высок, статен, красив, смел, находчив, то в противоборстве с Григором он приобретает негативные характеристики, доходящие до потери человеческого облика. Григор отказывается исполнять волю повелителя и поклониться богине Анаит: «Царь зашел в шатер и сел ужинать, и когда перешли к вину, он приказал Григору поднести в дар изваянию идола Анаит венок и густые ветви дерев. Но тот отказался совершить обряд поклонения богам» (с. 36).

В процессе диалога Трдата и Григора вступает в силу важнейший компонент текста — идеологический — собственно то, из-за чего был написан, сочинен или зафиксирован данный диалог. Разговор между Трдатом и Григорисом перерастает в противостояние мировоззрений, когда каждая из сторон должна обосновать, доказать, привести такие логические доводы, которые воздействовали бы на противника и совершили переворот в его сознании и душе. Каждый из них защищал свою позицию: царь — иронией, насмешками, будучи уверенным, что Григор не выдержит пыток, Григор — уверенностью в своей правоте, что телесные страдания ничтожны по сравнению с вечной жизнью и соединением с Богом. Пространные ответы Григора, а затем и его молитвы, свидетельствуют о некоем «пропагандистском» целеполагании текста. Молитвы, которые он произносит во время многих дней пыток (там были писцы, которые все записывали, а затем показывали царю), стали частью духовного наследия Григора Просветителя. Христианство в подавляющем большинстве случаев пробивало себе путь не через насилие и разрушения (хотя и такие случаи были), а через проповедь и личный пример, и свидетельств обращения неверующих в патристической литературе множество. Однако наиболее сильный аргумент в пользу христианства выступает не столько логическая аргументация, сколько эмоциональная убежденность в своей правоте и вере. Григор оказывается несогбенным перед волей царя. Страшные пытки не сломили его. В описании пыток мы вновь наблюдаем гиперболизацию, призванную поразить воображение слушателя или читателя фактом силы духа и веры, превосходящей телесные страдания. Чем изощреннее пытки, тем тверже Григор. 12 мученичеств (пыток) выдерживает Григор. Его подвешивают к потолку с грузом, за одну ногу, сотворяют и такое:

«Трдат приказал принести соль, селитру и крепкий уксус, бросить Григора на землю лицом вверх, голову вставить в тиски, вдеть в нос камышевую трубку и вливать все это через нос. После этого велел принести большие кожаные мешки, насыпать в них пепел из печи, но не полностью, а оставив немного пространства, чтобы можно было дышать, и чтобы [пепел], достигнув мозга, мучил его; мешок надели ему на голову, края мешка завязали вокруг шеи, и шесть дней он оставался в таком состоянии» (с. 52).

Картина страданий обрисована аналогично Христовым: Григор также молится на протяжении всего времени пыток, и эти пространные молитвы составляют еще один уровень текста — внизу Трдат и его приспешники (толпа, римские воины), посередине Григор (земной человек), наверху Бог, которому возносятся молитвы, и который не оставляет его. В конечном итоге Трдат, не сумев сломить Григора, и, более того, узнав, что он сын Анака Парфянина, убийцы его отца, заточает его в глубокую яму — Хор Вирап, где он должен был умереть медленной смертью. Яма была выкопана как тюрьма для узников со всей Армении в цитадели крепости Арташат, полная зловоний, скорпионов и аскарид, где не выживал никто. Тринадцать лет провел там Григор. И выжил он благодаря тому, что Господь не оставил его: во сне некая вдова получила повеление относить ему каждую ночь по лепешке. Тем самым она спасла ему жизнь. Эпизод также призван продемонстрировать силу христианского Бога и веры в него.

Трдат остается при своих убеждениях, его вера в своих языческих богов также непоколебима. История Григора дополняется, усиливается сюжетом о Трдате и Рипсиме.

Сюжетная линия о девах-рипсимидах, завершающая эмоционально и логически историю обращения язычника-царя — кульминация повествования Агатангелоса. Эти два сюжета — о Григоре и Рипсиме — составляют своеобразный диптих, то есть внутренне связаны, дополняют друг друга. Если в истории с Григором Трдат не был повержен, остался верен своим богам, также горд, храбр и продолжает завоевательную деятельность в целях отмщения за своего отца, и тень сомнения не посетила его, то борьба с Рипсиме, которая погибает, но не предает свою веру, психологически сломила Трдата.

История Рипсиме такова: в это же время император Диоклетиан посылает во все края своей страны живописцев, чтобы найти самую красивую девушку себе в невесты. В монастыре христианок они находят девушку неописуемой красоты – Рипсиме. Прослышав о намерении императора, настоятельница монастыря Гаяне вместе с девами бежит, решив не сдаваться. Они доходят до Армянской стороны, поселяются в виноградниках близ Вагаршапата. Получив письмо от императора, Трдат приказывает найти ее. Увидев красоту девы, Трдат сам пожелал овладеть ею, но Рипсиме, черпая силы в своей вере, противостояла ему:

«И вот, войдя [в комнату], царь попытался силой заставить выполнить его волю. Но она, укрепившись Святым Духом, отбивалась, как дикий зверь, и мужественно сражалась. Борясь примерно с трех часов до десяти, она победила царя, считавшегося необычайно сильным [человеком]. Будучи в стране Греческой, он явил много примеров несокрушимой силы, а по возвращении на родину привел в изумление многих, также в своем царстве совершив множество подвигов. И он, прославленный во всем, теперь был побежден какой-то девой и потерпел поражение по воле и могуществу Христа.
Побежденный, уставший и обессиленный, он вышел и велел привести блаженную Гаянэ. Держа ее за ошейник, ее подвели к дверям комнаты, а царь вошел вовнутрь. Слугам же приказал, чтобы [стоявшая] снаружи неподкупная Гаянэ сказала находившейся в комнате Рипсимэ: “Исполни его волю, чтобы остались живы и ты, и мы”.

А она, согласившись поговорить со своей воспитанницей, подошла к двери и заговорила с находившейся в комнате Рипсиме:

— Дитя [мое], да сохранит тебя Христос от осквернения и да поможет тебе. Упаси тебя Боже, дитя, отказаться от наследия жизни Божьей, дабы унаследовать преходящее, которое ничто сегодня оно есть, завтра его не будет (Мт. 6.30).

Когда они узнали, какой совет она поспешила дать, принесли камни и стали бить по рту, пока не выбили ей все зубы, принуждая ее уговорить Рипсимэ исполнить волю царя…» (с. 72).
Рипсиме выдержала все испытания, ибо была «защищена верой как броней».

Затем следует выразительная картина казни Рипсиме и сподвижниц, укрывшихся в виноградниках:

«…в ту же ночь поспешно пришли ишханы царя и с ними верховный палач с палачами с горящими в руках факелами. Они тут же подошли, связали ей руки и хотели вырвать ей язык. А она добровольно раскрыла рот и, высунув язык, выставила им (ср. II Макк. 7.10). Затем они сняли с нее разорванную одежду, вбили в землю четыре кола и привязали два к ногам и два к рукам и сильно натянули [канаты]. Поднесли факелы и долгие часы жгли и палили ее тело пламенем факелов. Ее лоно забросали камнями, а внутренности вынули и выкинули, и пока она еще была жива, выкололи ей глаза. Затем разрезали ее на куски, приговаривая: “Всякий, кто осмелится пренебречь приказами царей и преступить [их], погибнет, как она”» (с. 74).

На месте казни была построена часовня, а в VII в. построен храм св. Рипсиме, на месте казни Гаяне — храм св. Гаяне. В схватке с прекрасной Рипсиме Трдат терпит полное поражение и от потери девы с горя впадает в помешательство. Но прежде чем случится чудо преображения, царь-завоеватель полностью теряет свое человеческое обличие. Степень нравственного падения Трдата образно (поэтологический уровень) показана в буквальном смысле в его перерождении в кабана:

«…он покрывается шерстью, растут клыки и т. п. И тут же на него нашло бешенство, и он стал сам себя поедать. Подобно царю вавилонян Навуходоносору, потеряв человеческую природу, он в облике кабана, как один из них отправился к ним, жить вместе с ними. Войдя в камыши, он стал травоядным и, совершенно лишенный разума, носился по полям, истязая свое нагое тело. Хотя и [люди] пытались удержать его в городе, но не смогли, во-первых, из-за [его] природной силы, и во-вторых, [так как] была еще и сила бесов, вселившихся в него.

Подобным же образом бесновались сраженные нечистой силой горожане. И небывалое бедствие нашло на страну. Вся царская родня, а также слуги и подчиненные понесли наказание, и из-за постигшей кары царила безысходная печаль» (с. 77).

В момент кульминации действия, когда, казалось, сделать уже ничего нельзя, причем наказанию подвержены и горожане, и все те, кто принимал участие в казни дев, приходит спасение, дарованное свыше.

«Сестра Трдата видит во сне, что исцелить может брата только Григор. И тогда сестре царя, которую звали Хосровидухт, было видение от Бога. Она пришла, поведала людям и известила [их] о своем видении и сказала:
— В эту ночь было мне видение. Некий муж, излучающий свет, пришел и рассказал мне: “ Вы не исцелитесь от постигшей вас кары, если не пошлете человека в город Арташат за заключенным там Григором. Он придет и откроет вам лекарство исцеления от ваших недугов”.
Когда люди услышали об этом, они стали смеяться над ее словами и говорили:
— Значит, и ты потеряла рассудок, значит, и в тебя вселился бес. Каким образом он может быть жив, как ты говоришь, когда вот уже пятнадцать лет, как он брошен в Хор Вирап. Остались ли его кости? Он умер сразу от вида змей в тот же день, как его бросили туда» (с. 78).

Гонцы, с удивлением обнаружив, что он еще жив, доставляют к Трдату Григора, и он излечивает царя. В результате, потрясенный Трдат уверовал, и вместе со всем народом принял крещение — это происходит в 301 г. н.э. Григор же становится Первосвященником Армении.

Если следовать анализу с точки зрения эпического сюжетосложения, данному С. Золяном, хаос, деструкция, смерть (яма Григора, перерождение Трдата) преодолеваются победой новой веры. Близнецы меняются местами: первосвященник-царь, обеспечивающий порядок, умирает и возрождается в новом первосвященнике Григоре.

Гармонизация происходит через искупление греха отцов благодаря христианской вере. Трдат остается царем, но, приняв христианство, преображается, и вместе с ним весь народ крестится и получает новую жизнь.

На этом этапе в текст вплетается элемент, обязательный в агиографической литературе, — видение. Григору снится, что Христос указывает ему место, где должен был быть построен храм. На месте языческого капища строится храм и называется он Эчмиадзин, что в переводе с армянского означает «Здесь спустился единородный». Трдат дает Григору войско, тот с ним прошелся по всей Армении, разрушая языческие храмы и устанавливая свою церковь (этим событиям посвящена 3-я, заключительная, часть «Истории…»). Причем процесс установления новой церкви на всей территории Армении, сопровождающейся и столкновениями и разрушением храмов, старого уклада, подается с определенной риторикой, позволяющей обосновать превосходство христианских ценностей[12].

Таким образом, в текст «Истории Армении» Агатангелоса, повествующий о реальном историческом событии — принятии христианства — вмонтировано несколько типов дискурсов: исторический облечен в эпическую и мистико-фантастическую форму.

В эпическом плане – это совершенное преступление в далеком прошлом (ср. роковое преступление в греческой трагедии), убийство отцов, лежит в основе антагонизма главных действующих лиц. В будущем противопоставление находит свое разрешение: а) в форме отмщения совершившим преступление (персидской стороне) и восстановлению справедливости, возврату законному наследнику прав и трона; б) истязание Григора — кульминация наказания, видимая победа Трдата. Здесь эпический мотив, выполнив свою функцию, выходит за пределы общеизвестных моделей. Вступает в силу христианская мотивация событий: с одной стороны, сын врага искупает вину отца через служение пострадавшему, с другой — не случайное, а предопределенное свыше появление Григора в Армении. Через проповедь и личный пример (и отчасти чудо спасения Григора как проявление воли Божьей), служение Трдату (язычнику) и принятие от него истязаний и мук за свою веру, Григор (поверженный враг, заточенный в яму) становится победителем. На этой стадии происходит примирение антагонизирующих сторон, тогда как в эпосе борьба заканчивается полным поражением одного из персонажей (добра над злом). В лице Трдата олицетворено язычество, оно побеждается. Через принятие христианства армянское общество гармонизируется, получает новый нравственный импульс для жизнедеятельности и понимания своего места и миссии. Страдания Григора, так же как и армянского народа, заканчиваются нравственной победой, преображают национальное бытие, возвышают и придают смысл существованию.

В этом контексте очевидно, что эпический и более скрытый мифологический уровни организации текста служат идеологической сверхзадаче доказательства неизбежности, силы и божественной предопределенности победы христианства. Этот пафос присущ всем историкам V в. — и Павстосу Бюзанду, и Лазарю Парбеци, и Егише. Написанные этими авторами труды представляют собой не только историю армянского народа, издревле ведущего борьбу против поработителей, о чем повествуют также и древнейшие легенды и сказания, но и борьбу освященного христианством народа, сражающегося не только за землю и государство, но в первую очередь за веру.

В свете завершения событий победой Григора, а значит и христианства, совершенно мотивированным (а не, казалось бы, оторванной от общего повествования, вставной частью, как полагают некоторые исследователи) становится следующая за Житием часть, посвященная Учению Григора Просветителя, положившая начало армянской патристической литературе.

Последний раздел — «Спасительное обращение страны нашей Армянской» — логически и мотивированно завершает историю установления христианства в Армении. Поэтому необходимо говорить о принципиальной целостности «Истории…» Агатангелоса.

Она продолжает повествовательную часть, где рассказ о событиях, происшедших после освобождения Григора, существенно приподнят авторским пафосом строительства Церкви и новой жизни по всей стране Айастан — захоронение мучениц, полное излечение Трдата после крещения (спала шкура, исчезли клыки и т. д.), крещение народа, строительство церквей на месте захоронения дев, разрушение языческих храмов, установление епархии, образование школ, просвещение народа (дикого по нравам, с звериными инстинктами), проповедь по всей стране и т. д. В этой главе преобладает риторический дискурс, все события подаются с точки зрения торжества новой веры. Вскользь упомянутые эпизоды разрушения старых храмов, изгнания жрецов и возможного сопротивления поданы в соответствующей тональности торжества справедливости над суеверием, просвещения над невежеством и варварством. Однако если отойти от авторской позиции, то глава представляет собой неоценимый источник информации по истории страны, ее устройству, пантеону и т. д.). Разрушение языческой Армении с ее прекрасными храмами, где были установлены золотые статуи богов, инкрустированные драгоценными камнями, с рукописями, костюмами для представлений, храмы были центрами жреческой науки, письменности и т. д., также обосновывается соответствующей риторикой: звериными нравами населения, скопищем бесов в храмах и т. д.

Суммируя вышеизложенные наблюдения, можно сделать несколько выводов.

При анализе текстов первых армянских письменных произведений, на мой взгляд, следует обратить внимание на следующее обстоятельство. Синкретичность текстов армянских историков, существующих в единстве художественной и научно-исторической составляющих, отмечают все исследователи. При исследовании они расчленяются: предметом анализа становится первичный — исторический дискурс, во всей полноте фактов, источников и т. п., либо вторичный — художественный, как правило, в отрыве друг от друга. Художественный компонент рассматривается в качестве некоего пережитка эмпирического, народно-образного мышления вкупе с не совсем еще оформившимся видом научно–исторического (рационально-логического) дискурса, существующих в неразрывной связи: это и называется синкретичностью. Однако попытка оценить средневековый текст с точки зрения современных представлений о типе научного изложения — рационально-логическом, доказательном — неизбежно заканчивается такого рода дискурсивным подходом. Тогда как картина, на мой взгляд, здесь другая. Органическое единство эстетического и научного подходов декларируется в качестве принципиальной сознательной творческой установки — «повествовать красочно, но правдиво», как это формулировал еще Корюн в первом труде армянского письменного наследия «Житие Маштоца», написанного мастером, в полной мере владеющим риторическим искусством и осознающим разницу между различными видами техник написания текстов, ибо воздействие на читателя — суггестия — было конечной задачей авторов. Причем не только на современников, но и на последующие поколения. Этот принцип мы видим и в «Истории Армении» Агафангела: «Свое повествование я дам грядущим поколениям этого народа … нашей стране Армении, они узнают, как и каким образом они приняли [веру Христову]» (с.27). Всю многокрасочную палитру средств и художественных приемов авторы в достоверном историческом повествовании применяют для решения своей сверхзадачи — обоснования превосходства христианства и необходимости принятия новой веры.

Первое и самое существенное отличие армянской исторической литературы заключается в том, что она вся авторская, причем позиция повествователя, способ подачи материала, композиция продиктованы его представлениями, восприятием, образованием, индивидуализированы, выполняют некую нравственно-духовную сверхзадачу — познания путей и судеб армянского народа, укрепления духа и воли народа в непрекращающейся борьбе с захватчиками; а в качестве сверхзадачи в этой историософии немалая роль отводится утверждению христианских ценностей.

В отличие от мифологического и эпического мировосприятия, существующего во вневременных категориях, историческое мышление внесло линейную перспективу в осмысление всеобщей истории, основанную на причинно-следственном анализе событий и осознании своего места в мире. Естественно, что наличие идеологии и утверждение новых ценностей становится сверзадачей Агатангелоса и, соответственно, привлекается житийная, мартирологическая поэтика в изложении событий.

Обобщая, можно сказать, что:
– армянским историкам присущ исторический, научно-рациональный тип мышления, даже при очевидном преобладании художественной компоненты;
_– художественность — это сознательная установка армянской исторической литературы, эпическая (и даже мифологическая) основа – след бытования в народной среде исторических сюжетов, а также средство создания образа и художественного воздействия на читателя.

Так медленно менялась духовная карта Армении — местами через разрушение, но большей частью через проповедь. Поверженные языческие идолы забывались, однако всенародно любимые праздники приспосабливались к церковным, обряды (к примеру, жертвоприношения) сохранялись, равно как и другие народные обычаи. Несмотря уничтожение физического наследия древности новый вектор развития все же не сломал предыдущее мировоззрение, а наслоился и вобрал в себя ее культуру. Новый церковный уклад был приспособлен к обрядам, обычаям, укорененным в народной жизни. В целом, за исключением первого периода, армянская церковь была миролюбива по отношению к своему народу, не было инквизиции, преследований, очень скоро она стала идейным и нравственным стержнем армянства, центром просвещения и науки. Через переводы было освоено античное (греко-латинское) и византийское культурное наследие. Национальный уклад и жизнеустройство не трансформировались: обогатив народ новой духовностью, христианство вошло в его плоть и кровь, став знаменем национальной идентичности и защитой от порабощения иноземцев.

Вся драматичная, воздействующая на читателей исключительной эмоциональностью и образностью история Трдата, Григора и Рипсиме вписывается в задачу осмысления судьбы и значимости армян как народа и нации (так же как и эпические сказания и легенды), но уже в христианской парадигме развития. Причем не только у Агатангелоса, но и всех армянских историков V в., это всегда — не просто история событий, а метаистория, описывающая победу армян как христианского народа, торжество национального духа.

БУРАСТАН ЗУЛУМЯН

1. Агатангелос. История Армении. Пер. с древнеармянского, вступительная статья и комментарии К. С. Тер-Давтян и С. С. Аревшатяна. Ереван: Наири, 2004. 301 с. Далее в тексте страницы даются после цитат.
2. Подробнее см. вступ. cтатью в указ. соч. Агатангелоса. С. 5-18.
3. «Далее рассказывают, что Армению, в прежние времена бывшую маленькой страной, увеличили войны Артаксия и Зариадрия. Они были первоначально полководцами Антиоха Великого, а впоследствии, после его поражения, стали царями (первый — царем Софены, Акисены, Одомантиды и некоторых других областей, а последний — царем страны вокруг Артаксаты); поэтому все эти народности теперь говорят на одном языке» / Страбон. География. М.: Ладомир, 1994. С. 498.
4. Фаддей согласно Библии — один из 12 апостолов, сын Алфея. Упомянут в списках апостолов в Евангелиях от Луки (Лк. 6:16) и от Иоанна (Ин. 14:22); а также в Деяниях Апостолов (Деян. 1:13), проповедовал в Палестине, в Аравии, Сирии и Месопотамии, и умер мученической смертью в Армении во второй половине I века н. э. Предполагаемая могила расположена на территории армянского монастыря святого Фаддея на северо-западе Ирана.
5. Апостол Варфоломей // http://www.pravenc.ru/text/154407.html
6. См.: Мовсес Хоренаци «История Армении». Перевод с древнеармянск., введение и примечания Г. Х. Саркисяна. Ереван, 1990. С. 85-91.
7. См.: Армянские жития и мученичества V XII веков / Составитель и перевод с древнеармянского К. С. Тер-Дарбинян. Ереван, 1994.
8. Абегян М. История древнеармянской литературы. Ереван, 1973. С. 98-104.
9. Золян С. От мифа — к истории (Близнечный миф и сюжетная организация «Истории Армении» Агатангелоса-Агафангела) // Лотмановский сборник. Вып. 3. М., 2004. С. 557-561.
10. Авдалбекян М. Т. Становление армянской художественной прозы (V в.). Ереван, 1971. С. 202.
11. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986. С. 37.
12. Закарян С. Вопрос о соотношении языческого и христианского в христианской парадигме армянской идентичности (Агафангел) // Вестник Ереванского университета. Общественные науки. Арменоведение. 140.1. Ереван, 2013. С. 3-11.