ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

«Наша Среда online» — Поэтесса Аршалуйс Акоповна Маргарян родилась 18 апреля 1914 года в Ване (Западная Армения) в семье бакалейщика. В 1918 году семья покинула родину и обосновалась в Тифлисе (ныне Тбилиси), где девушка с отличием окончила среднюю школу. Юная Аршалуйс хотела заняться изобразительным искусством и поступила в Москве в художественную школу на отделение пейзажной живописи, но, не завершив обучения, была вынуждена вернуться в Тбилиси. Будучи в Москве, начинающая поэтесса посещала заседания первого съезда Союза советских писателей. А в Тбилиси получила свой первый паспорт, где местом её рождения была указана столица Грузии. Сделали это по политическим соображениям. В то время люди, родившиеся за границей, считались неблагонадёжными. О том, что в 1915-м, в разгар мировой войны, сочтя это благоприятным моментом, турки постарались «окончательно решить армянский вопрос», предпочитали не вспоминать. Между тем в результате кровавой резни, впоследствии квалифицированной геноцидом, погибли полтора миллиона человек, уцелевшим пришлось бежать…

Из Тбилиси семья перебралась в Ереван, где в 1936 году Аршалуйс поступила на филологический факультет университета. Она училась вместе со ставшими впоследствии крупными поэтами Ованесом Ширазом и Сильвой Капутикян. Окончив университет накануне войны, в самое трудное для страны время Аршалуйс Маргарян преподавала в сельских школах. После войны её назначили директором Ереванского городского дома культуры.

Ещё до переезда в Ереван, в 1944-м, Аршалуйс вступила в Союз писателей, а три года спустя на родном языке увидела свет первая книга её стихов – «Подснежники». С тех пор поэтесса издала свыше полутора десятков книг, в том числе на русском языке: «Дали» (1970), «Ты ждал меня» (19769), «Сады Артамета» и др. Стихи А. Маргарян издавались также на украинском, белорусском, болгарском, чешском и др. языках.

В 1947 году Маргарян вышла замуж за репатрианта из Греции, также родившегося в семье беженцев из Западной Армении, Симона Кркяшаряна. С. Кршкяшарян был знатоком древнегреческого языка и литературы, переводчиком классических произведений Гомера, Эсхила, Геродота, Аристофана и крупным учёным-историком, впоследствии член-корреспондентом Национальной академии наук Армении.

Аршалуйс Маргарян была лично знакома со многими известными писателями, общественно-политическими деятелями и мастерами искусства, такими, как Аветик Исаакян, Мариэтта Шагинян, Борис Пастернак, Михаил Шолохов, Максим Танк, Эдуардас Межелайтис, Анастас Микоян, Яков Заробян, Зара Долуханова, католикос всех армян Вазген I, переписывалась с выдающимися представителями диаспоры, в частности с американскими писателями Уильямом Сарояном и Левоном-Завеном Сюрмеляном, аргентинкой Алисией Киракосян…

Скончалась Аршалуйс Маргарян в 2008 году, девяносто четырёх лет от роду. Похоронена на Ереванском кладбище деятелей литературы, науки и культуры.

МОГИЛА МАШТОЦА В ОШАКАНЕ (1)

Под этой вот плитой, под этой вот землей
Иная есть земля, я точно знаю это,
Иное солнце есть и небосвод иной…
И бьют из-под плиты лучи густого света,

Ты умер, говорят… Уже века прошли.
Но сердце, что весь свет любви в себя вместило…
О, это ведь оно горит из-под земли,
И вместе с ним горит земля вокруг могилы.

Вхожу под этот свод, под свод души твоей,
О сеятель любви, создатель алфавита.
Врагам не удалось взломать твоих дверей
И вырвать с корнем свет, в твоей земле сокрытый.

Создатель языка, на языке твоем
Вел с Богом разговор Нарекаци(2) великий —
И стих то набухал полуденным огнем,
То проступали в нем звезды рассветной блики.

Паломники придут, и припадут к плите,
И к свету припадут… Так Комитас(3) когда-то
От света твоего затеплил в темноте
Свет музыки своей, любви своей лампаду.

Так мал наш отчий край — всего земли-то всей
Не больше, чем вместить возможно в сердце наше.
И все ж не полегли от вражеских мечей
Те злаки, что вошли из света твоей пашни.

Скосить их не сумел свистящий ятаган.
Я знаю: под землей, от всех врагов сокрытый,
Ты пишешь до сих пор историю армян,
Пером из тростника скрипя по манускрипту.

Под этой вот плитой, под этой вот землей
Иная есть земля — я точно знаю это.
Там славы небосвод пылает над тобой
И бьют из-под плиты лучи густого света.

БАБОЧКА МОЕГО ДЕТСТВА

В том детстве, в том саду, в той давней дали
Был ручеек и был мосточек шаткий.
Там золотые бабочки порхали,
Как будто бы со мной играли в прятки.
Там поутру петух нетерпеливый
Пел, окольцованный лучом восхода.
И лучезарная пылала ива,
И отражение роняла в воду.
И дедов сад, светлея понемногу,
Переполнялся звездным ароматом.
И солнце рисовало мне дорогу,
Ведущую на пастбище к ягнятам.
Мне мир зеленой картою казался
В том детстве, в том саду, в той давней дали,
Где ручеек к рукам моим ласкался
И золотые бабочки порхали.
И мне казалось, это будет вечно:
Ручей, и сад, и мирный домик деда,
И бабочки с игрою их беспечной,
И сказки ивы ласковой, и лето…
Ах, если бы я вновь себе вернула
Тот добрый небосклон, тот полдень белый!..
Куда ты, мое детство упорхнуло,
Где бабочкой беспечною присело?

СНЕГ

Валит снег на земные просторы,
На печальные наши равнины,
На армянские синие горы
И на храм одинокий, старинный.
Белый снег мой, наивный, безгрешный,
Белый сон мой, младенчески-ясный,
Заблудившийся в дали безбрежной,
Очарованный грезой прекрасной.
Падай, падай, мой сказочно-чистый,
Добротою своей покрывая
Горы, море и берег скалистый,
Чтобы шла одиноко и шла я
В этом сне, в этом сказочном свете,
Белоснежною грезой ведома,
И проснулась бы там, в Артамете,
Возле нашего старого дома.

В ЛЕСУ

В том лесу, в том зеленом торжественном зале,
Где прохлада рассвета по кронам крадется,
Ученически робко деревья внимали
Голубому глубокому голосу солнца.
И дрожа от восторга и благоговенья,
Древней речи пытаясь постигнуть основы,
Жадно пили высоких небес откровенье —
Вечно юную проповедь солнца седого.
И в лесу тишина голубая царила,
Даже не было слышно дыханья растений.
И все ярче, все жарче дневное светило
Расточало деревьям свой пламенный гений.
И хотелось и мне, вместе с прочей природой,
Этих солнечных щедрых даров причаститься
И в пергаменте древнем небесного свода
Малой буквицей стать и в веках сохраниться.
И стояла я тихо в зеленом том зале,
Где деревья стоят, как на первом уроке,
Молча слушая, как из космических далей
Льется вечности голос глубокий.

ВИНОГРАДНАЯ ЛОЗА

Ты вновь полыхаешь огнем изумрудным,
Пробившись из глуби земли раскаленной.
Как полнишься соком ты — солнечным, чудным,
Лоза виноградная, факел зеленый!
Как пьешь ты лучи — всею чуткою кожей!
Но память убитого некогда сада
В корнях твоих дремлет — и этим ты схожа
С народом моим, о, лоза винограда!
Ты помнишь, как почва твоя под тобою
Пылала — о нет, не от солнца — от крови,
Как отчий твой сад был задушен золою,
Как рухнула наземь небесная кровля.
Но ты восставала из праха и пепла
И к небу стремила свой жар изумрудный.
Хватало тебе, чтобы вновь ты окрепла,
Лишь горстки земли, каменистой и скудной.
Веками топтал твое гибкое тело
Сапог чужеземца, тяжелый и вражий.
Но вновь ты тянулась и вновь зеленела
Вдоль пыльной дороги истории нашей.
О как твое хрупкое тело вместило
В себя этот дух созиданья могучий?
Возносится ввысь твоя зрелая сила
Пылающим звоном зеленых созвучий.
Ты снова трепещешь живым изваяньем,
Сестра нам по духу и почве родимой.
Возносится ввысь и исходит сияньем
Побег твой зеленый и неистребимый.

В УЩЕЛЬЕ ЗВЕЗД

Здесь, в ущелье, где с горной вершины крутой
Низвергается небо рекой многопенной,
С дикой яблони падает плод голубой,
Звездный плод, источающий запах вселенной.
И в тяжелом полночном гудении вод
Слышен звездный псалом и глухое стенанье,
Будто вечность сама по каменьям течет,
Вопли звезд голубых превращая в сиянье.
Может быть, я лишь странник, бредущий во мгле
Со звезды на звезду в ослеплении вечном,
И мой маленький домик на черной скале —
Лишь недолгий приют на пути бесконечном.
И в ущелии этом, где стонет вода,
Только стоит мне вслушаться в млечное пенье,
В этот звездный псалом — и я вспомню тогда
Все, что было со мной до земного рожденья

САЖЕНЕЦ

Все я помню, как саженец в землю отец мой сажал,
Как старательно корни землей моя мать укрывала.
И отец пел вполголоса «Крунк»(4) — о, как голос дрожал,
И дрожал тонкий луч на руке материнской усталой.
Как он пел — будто бредил! Как пел!
Будто брел он в бреду
По тропе своей древней тоски к разоренному Вану.
Так землей посыпал корни саженца в нашем саду,
Будто сыпал он соль на свою обнаженную рану.
«Крунк, из наших краев нет ли весточки мне?»
Как он пел!
И от слов этих что-то в душе у меня обрывалось.
«Крунк, из наших краев…»
И в ответ ему сад шелестел,
Будто в юных корнях этих
древняя память вскрывалась.
И во мне пробуждалось все то, что я знать не могла, —
Небо древнего Вана в лучах золотистых, в сиянье!
«Крунк, из наших краев…» И казалось, я тоже брела
За отцом по тропе его горестных воспоминаний.

ДОРОГА НА АХПАТ

Дорога на Ахпат, зеленое ущелье,
Пустая мельница, седые жернова.
Старинный монастырь, в чьей почерневшей келье
Молился сосланный сюда Саят-Нова.
Как раскаленный стон опального поэта —
Дорога на Ахпат. Как древний манускрипт!
Как много в памяти хранит дорога эта:
И Комитаса грусть, и крунка скорбный крик.
Дорога на Ахпат — как боли выдох дикий,
Вся в судорогах трав, колючих и густых.
И все ее кусты — лучистые тавиги(5),
Горящие огнем страданий вековых.

МОЯ ДУША

Душа моя, зеленый тополь мой,
Трепещущий от ветра и от зноя!..
Здесь аист горя, аист мой седой,
Птенцов выводит каждою весною.
Мой плачущий до самого утра
Бездомный аист, осенью летящий
Туда, где высится Сипан-гора,
Туда, где стонет Ван кровоточащий.
Кружит, кружит над хриплою водой,
Над мертвыми садами Артамета,
Чтоб возвращаться каждою весной,
Неся мне пепел ванского рассвета.
Душа моя, зеленый тополь мой,
Качающий тяжелыми ветвями,
Ах, не качайся, не шуми листвой,—
Там горе вновь обзавелось птенцами.

ПЕЧАЛЬ МАРГАРИТКИ

У края леса ты стоишь, мой млечный,
Мой маленький цветок, мой белый сон,
На грани тьмы и света, внемля вечной
Зеленой музыке сосновых крон.
О чем грустишь на этой грани зыбкой?
О том, что век твой скоро отгорит?
И кроткою небесною улыбкой
Полночная луна тебя дарит.
Мой маленький цветок средь мощных сосен,
Ты — только миг в их вековой судьбе.
Уже весной твоя наступит осень,
Уже весной зима придет к тебе.
Мой белый миг, мой нежнолепестковый,
Ты канешь в ночь падучею звездой,
И вырвет ветер, грубый и суровый,
Твой слабый голос, детский голос твой.
Уже полночным холодом одета,
У края леса ты стоишь, грустя,
На зыбкой грани сумрака и света,
На грани жизни и небытия.

АБРИКОСОВОЕ ДЕРЕВО

И всю ночь до рассвета, пока я спала,
Звездный ливень гудел в приоткрытом окне
И какая-то музыка в сон мой плыла,
И цвела, и дрожала, и пела во мне.
И я знала во сне: это пел Комитас,
В звездный ливень вплетая свой голос, он пел.
И на голос, как будто на свет, я влеклась,
И в ночи плакал «Крунк» и гудел «Оровел»
И то пел этот голос «Явилась весна»,
То печально рыдал надо мной «Дле яман»,
То вплывали в открытую форточку сна
«Абрикосово дерево» и «Айастан».
И когда я под утро проснулась в слезах,
То увидела — там, во дворе голубом,
Абрикосово дерево в белых цветах,
Как виденье, стояло под самым окном.
И вокруг все дышало покоем таким,
В белом мареве плыл над землей Арарат.
И я слышала точно — всем сердцем своим —
Листья дерева мне «Антуни»(6) шелестят.
Это ты, наш печальный певец? Кто сказал,
Что ты умер от родины нашей вдали
Это ты! Ты вернулся и деревом стал,
Абрикосовым деревом нашей земли.

ТОПОЛЯ

Сколько красок здесь толпится:
В красках — небо и поля!
Словно кисти живописца,
Полыхают тополя.
Ах, не этими ль кистями
Нарисован отчий край:
Это солнечное пламя,
Этот день и этот май,
Куст шиповника, влюбленный
В этот май и в этот день,
И в горах родник зеленый,
И травы лиловой лень?
Этой почвы красноватой
Жаркодышащая тьма,
Белый парус Арарата,
Синь небес и я сама?

Перевод с армянского Нины Габриэлян

_________________________________

[1]   Месроп     Маштоц    (361—440    гг.) — создатель    армянского алфавита.
[2]  Григор   Нарекаци    (X  в.) —выдающийся  армянский  поэт, автор «Книги скорбных песнопений».
[3] Комитас (настоящее имя Согомон Согомонян, 26 сентября 1869, Кютахья, Османская империя – 22 октября 1935, Вильжюиф, Франция) — выдающийся  армянский композитор, музыковед, фольклорист, певец и хоровой дирижер.
[4] «Крунк»  («Журавль») — народная песня, песня скитальцев и из­гнанников.
[5] Т а в и г — армянский струнный инструмент типа арфы.
[6] Дле яман» («Горе мне»), «Абрикосовое дерево», «Айастан» («Армения») и «Антуни»
(«Скиталец») — названия народных армянских песен.

(Опубликовано в книге: Аршалуйс Маргарян «Сады Артамета». М., «Советский писатель», 1989)