ИНТЕРВЬЮ

«Наша Среда online» — Юрий Норштейн — один из самых известных режиссеров анимационного кино. За свою жизнь он сделал немного фильмов, но каждый его фильм — это кинематографический шедевр, который входит в сокровищницу мирового анимационного киноискусства. К ним относятся: «Времена года», (совместно с Иваном Ивановым — Вано), »Сеча при Керженце» (совместно с Иваном Ивановым — Вано), «Сказка сказок», «Ежик в тумане», «Лиса и заяц», «Цапля и Журавль», «Шинель» .

— Что в вашей памяти сохранилось из детства?

— Детство — это счастливая пора, некий кусок огромного счастья. Хотя на самом деле, если углубиться, то мое детство было достаточно драматичным. В ту пору, не было ни дня, чтобы мне не напомнили о том, кем я являюсь по своей национальности. С этим я непрерывно жил и это было очень страшно. Было такое ощущение, что я жил в счастье и покое, и вдруг откуда-то на меня налетела стая диких птиц, которые защелкали вокруг и стали клевать. Моего папу уволили с работы только за то, что в сталинские годы он не согласился доносить, когда ему предложили быть стукачом. Волей неволей, он отправился работать в Петушки. У нас дома по этому поводу была шутка: «Папа работает за границей». Он вставал в 5 часов утра, а возвращался домой поздно вечером. И так было каждый день. А когда зима, когда у человека туберкулез и больное сердце, это ужасно трудно. В результате, он умер очень рано, в возрасте 51 год. Моя мать была педагогом дошкольного воспитания и все время проводила рядом с детьми. В самом детстве у меня всегда присутствовало ощущение счастья. К наступлению зимы я готовился с ноября. И когда падал первый снег, я надевал свои лыжи и выходил во двор. Первый снег не садился, и я шел, оставляя за собой черный след. Это было поэтично. Мне кажется, что понятие поэзии заключается в самом ожидании, это сам душевный трепет перед ожиданием. Ведь суть поэзии не в том, что ты напишешь или не напишешь стихи, важно, чтобы в душе присутствовал этот трепет. В этом смысле, конечно, детство у меня было богатое. Когда я выходил на берег вонючей реки, поросшей кустарником, где собирались тучи снегирей, я с трепетом смотрел на этих снегирей и мне ужасно хотелось взять их в руки. До сих пор я вспоминаю, как я утопаю в сугробе, а передо мной скачут красные снегири. По соседству со мной жила бабушка Валя. Она была старенькая женщина. В «Сказке сказок» есть такой эпизод, где она топит печку кочергой.

— Когда я смотрю «Сказку сказок», у меня возникает ощущение, что он взят из вашего детства. Так ли это?

— Фильм «Сказка сказок» — это то, о чем когда-то Алесандр Пушкин сказал: «Ищу возможности во сне излиться в свободном проявлении». В общем-то, фильм, конечно же, о нашем дворе. Когда покидаешь места, где долгое время прожил, что-то начинает тебя сильно томить, ты начинаешь искать, с кем бы поделиться своими воспоминаниями о своем дворе и детстве. Фильм мы начали с того, что начали искать двор, в котором я некогда жил. Сначала мы даже не представляли, где его искать. Мы знали, что по координатам это место находится там-то и там-то. Предположить, что мы когда-нибудь, действительно, найдем этот двор, казалось немыслимым. Фильм «Сказка сказок» полностью соткан из мельчайших частиц таких воспоминаний, из молекул. Я сделал небольшой эпизод и пригласил Людмилу Петрушевскую к себе в мастерскую, чтобы показать ей, что у меня получилось. Людмила взглянула и ахнула: «Откуда это?». Я говорю ей: «А помнишь, как ты мне рассказывала историю о том, как в метро ехали муж и жена. Муж был слегка подпитый. Жена его всю дорогу честила. А рядом стоял мальчик, который словно ко всему этому никакого отношения не имел. Он грыз яблоко. Затем женщина схватила мальчика за руку и, когда они выскочили из вагончика, двери захлопнулись и поезд двинулся с места». С этого эпизода все и началось. А затем, фильм раскрутился, и пошел в другом направлении. Почему именно все пошло так, а не иначе, понять было невозможно. Но когда фильм сложился, и все его куски встали на свои места, все стало предельно понятно.

— Известно, что лучшим вашим помощником во всех ваших начинаний является ваша жена, замечательная художница Франческа Ярбусова.

— Франческа Ярбусова является художником всех моих фильмов. Она во всем мне очень помогает. Скажем, когда мы создавали фильм «Ежик в тумане» нужно было сделать эпизод, где ежик идет в пространстве, которое должно быть очень плотным. Цвет этого пространства должен был быть ольховым, потому что ежик приближается к сырому месту, а ольха всегда растет в этих приграничных зонах. По этой причине в кадре возникают ольховые листья. Она нарисовала ольху, который получился очень естественным. Все, что она рисует, она рисует предельно ясно: ольху, грибы — все это ее стихия. Пространство в кадре в течение всего фильма предельно простое. Там всего два персонажа: туман и Ежик. И если взглянуть на то, что рисует Франческа, то становится понятно, как хорошо она все это ощущает. Как-то, в фильме «Сказка сказок», Франческа Ярбусова нарисовала дом. Я спросил ее: «Франческа, что ты рисуешь? Мне не надо показывать, как красиво ты умеешь писать? Мне этого не нужно. Мне нужно, чтобы все было ветхое, словно невод, вытянутый со дна моря, когда вся она просолилась, продырявилась и протекает, чтобы в ней ощущалось Время.

— Каким же был ваш первый совместный фильм с Франческой Ярбусовой?

— Это был фильм «Лиса и заяц». В течение долгого времени мне ничего не давали делать. У меня была идея сделать фильм про Маяковского. Я очень люблю его поэзию. Меня восхищала личность поэта. Ведь Маяковский — это личность грандиозная. Я собирался сделать фильм «Любовь поэта», куда бы вошло.все, что имеет отношение к поэту. В финале фильма, который я бы не стал переделывать даже сейчас, уходят в горизонт четыре Маяковских. Маяковский — нигилист, Маяковский — поэт, Маяковский — трибун и Маяковский — бунтарь. Они все уходят из кадра в ослепительное Солнце. В течение долгого времени я был заражен этой идеей. Но мне не разрешили сделать этот фильм, и тогда я предложил приступить к фильму «Лиса и Заяц». Несмотря на то, что это простая сказка, мне порядком пришлось поломать голову, пока я пришел к решению, как его сделать. Я сделал несколько окон, где действия переходят с одного окна на другое. Для меня два моих фильма «Лиса и Заяц» и «Шинель» чем — то сильно между собой перекликаются. Между ними есть некий мостик. Произведение «Шинель» — это вовсе не повесть о маленьком человеке. Понятие маленький человек не включает в себя механическое сочувствие. Фильм о том, что маленький человек тоже может быть негодяем, да еще каким. Фильм по техническим причинам был не снят и отложен в сторону. Только спустя 10 лет мне нужно было снова подойти к съемочному станку, к тому же самому персонажу и снова начать с того самого момента, на котором застряла предыдущая съемка. Мы выстраивали кадр, но я говорил оператору: «Саша, я не знаю, как снимать!». Я действительно не представлял себе, что и как как делать. Это было ужасно. Но, как говорят, глаза страшатся, а руки делают. В течение срока идея снова постепенно стала просветлятся, и я нарисовал в голове сначала одно изображение, потом другое. затем третье. Потом я начал все это между собой двигать. И вдруг я увидел, что все это живет как плазма. Наступило облегчение, и убежденность в том, что я могу к этому подступиться. Каждый раз с новой сценой у меня возникало волнение, как я должен со всем этим справляться.

— А насколько легко вам удалось создать образ Ежика в фильме «Ежик в тумане»?

— Очень сложно было выбрать этот образ. Если перечислить всех персонажей, которые создавались для кандидатуры в Ежики, то может сложиться целая энциклопедия ежиков. Я с самого начала был убежден, что он у меня должен быть предельно симпатичным. Нужно было, чтобы при первом же его появлении на экране, его образ мог бы сразу запасть в душу. Нужно было, чтобы она могла бы вызвать очень непосредственную реакцию. Но сколько мы его не рисовали, у нас ничего не выходило. Пока наконец, однажды, я в сердцах не наорала на Франческу так, что она разрыдалась. Именно в этот момент Ежик и родился таким, каким он должен был быть. В эпизоде фильма «Ежик в тумане», есть момент встречи Ежика со стихией. Именно тогда нам пришло в голову, что фильм должен быть слоистым. После того, как этот метод был придуман, все пошло как по маслу. Но ведь к этому нужно было прийти.

— В фильме «Ежик в тумане» нет никакой интриги в действиях, нет никакой оригинальности в действиях. Тем не менее фильм обладает невероятной привлекательностью. В чем заключается его тайна?

— Вполне вероятно, что в «Ежике в тумане» произошел тот самый счастливый случай совпадения всех важных составляющих элементов.

— Когда видишь, до какой степени до мелочей продуманы все элементы в ваших фильмах, то постоянно удивляешься, каким образом можно добиваться таких эффектов.

— А между тем, техника наших фильмов не сложная. Ну хотя бы потому, что весь фильм сделан от руки. Просто каждая фигурка, каждый образ, способен передвигается в тех направлениях, в котором нам необходимо. Тут нет ни электроники, ни заданной программы, все сделано только от руки.

— Над чем же вы работаете сегодня?

— Совсем недавно закончилась работа над заставкой «Спокойной ночи, малыши!» Работа оказалась не из простых. Хотя, конечно, все можно было сделать гораздо проще. Но во многом это связано с тем, что я хочу уверенности и спокойствия. Как сказано у поэта: «Тишины хочу, тишины, нервы то-ли напряжены». Но вообще то, ни по мышлению, ни по стабильности работы я не вулкан. По мне нельзя проверять часы. В своей жизни я больше всего хочу сделать три фильма:  и это, «Книга Иова», «Песня песен» и еще одна японская сказка. Когда я их сделаю, то могу посчитать, что все мои программы в жизни осуществлены.

Беседовал АРУТЮН ЗУЛУМЯН