КАРАБАХСКИЙ ФРОНТ МОСКВЫ

«Наша Среда online» — Предлагаем вашему вниманию главу из книги Кирилла Алексеевского  «Россыпи» (Москва, издательство «Ниола-Пресс», 2010 г.)

ОБ АВТОРЕ:

Алексеевский Кирилл Михайлович — горный инженер-геолог, правозащитник, большой друг армянского народа родился 21 мая 1926 г. в Саратове.

Кирилл Михайлович, находясь с матерью в ссылке в Семипалатинске, в 1945 г. оканчивает Семипалатинский геологоразведочный техникум и как отличник принимается в Казахский Горно-Металлургический институт в г. Алма-Ате. Заканчивает его с отличием в 1950 г. и получает диплом горного инженера-геолога.

В летние каникулы в период обучения в техникуме и институте Кирилл Михайлович работает в геологоразведочных партиях, постепенно продвигаясь по служебной лестнице: от рабочего до инженера, прораба, начальника отряда.

До 1960 г. он работает в Казахстане, дослужившись до Главного инженера группы партий в Центрально-Казахстанском геологическом управлении Казахского Министерства геологии. В 1960-1965 гг. работает в Геологоуправлении Центральных районов Министерства геологии России. С 1965 г. по 2005 г. Кирилл Михайлович работает в Лаборатории осадочных полезных ископаемых (ЛОПИ) Академии наук СССР (позднее ИЛСАН — ИЛРАН). В 2005 г. пенсионером увольняется из системы Академии наук.

В 1986 г. Кирилл Михайлович защищает кандидатскую диссертацию на тему: «Методика поиска алмазов».

За долгие годы он успешно занимался поисками полезных ископаемых, в том числе и алмазов, цветных металлов в самых разных регионах СССР: в Казахстане, центральной России, в Карелии, на Мурманском полуострове, в Северном Тимане (Ненецкий автономный округ Архангельской области), в бассейне реки Анабар (северо-запад Якутии). на Севере Якутии, на Кавказе, в Южном Предуралье и т.д.

Кирилл Михайлович – убежденный сторонник теории абиогенного (неорганического) происхождения углеводородов, в частности, нефти. «Как геолог,– пишет он в своей автобиографии, – я присматривался к Кавказу, укрепляя в себе уверенность, что недра здесь недоизучены, особенно Карабаха, поскольку Азербайджан, владея им, не был заинтересован в его развитии и не давал армянским геологам заняться этим. Будучи уверен, что для промышленности есть перспективы нефте-газоносности, алмазоносности и металлоносности – я публиковал на эту тему статьи совместно с Р.Г. Геворкяном и уверен, что организация в НКР минералогической лаборатории и глубокого бурения в недалеком будущем обеспечит сырьем НКР и Армению. Земля этих стран обеспечит их всем необходимым, не случайно турки со всех сторон норовят урвать себе кусочки её, политые армянской кровью, претендуя на весь Кавказ».

В бурные годы перестройки государственного и общественного строя СССР Кирилл Михайлович становится активным членом возникших демократических общественных организаций: Клуба избирателей Академии наук (КИАН) СССР, Московской трибуны, Комитета Российской интеллигенции «Карабах» (КРИК). Кирилл Михайлович стал настоящим борцом за справедливое решение Карабахского вопроса.  Он всегда, по безошибочному чутью, сердцем на стороне ущемленных, униженных и оскорбленных. И не только в карабахском вопросе.

Кирилл Михайлович был в числе тех благородных представителей российской интеллигенции, которые искренне, беззаветно и абсолютно бескорыстно боролись за правду в освещении карабахской проблемы, за ее справедливое решение. Без преувеличения можно сказать, что он был и есть один из самых горячих патриотов Карабаха. Он многократно ездил в Карабах, возил туда гуманитарный груз от общественной организации «Армянская община Москвы», членом Совета которой он был. Как корреспондент московской газеты «Куранты» писал репортажи о войне. Снимал кино и фотодокументы о зверствах, чинимых азербайджанскими оккупантами, находился в окопах с защитниками Карабаха, в селах, «подлежащих» выселению и уничтожению. Защитники Карабаха его хорошо знали и совершенно справедливо, с любовью называли «главным армянином Москвы».

Кирилл Михайлович был мотором прокарабахской политико-массовой деятельности «Армянской Общины Москвы»: в мороз и в жару, под проливным дождем и снегом, утром и вечером он вел людей на митинги, на пикетирование Белого дома России, МИД, Министерства Обороны, турецкого, американского посольств и т.п. И, к сожалению, никто до сих пор не может возразить его часто повторяемому утверждению: «Братья-армяне, мы проигрываем информационную войну азерам».

В книге его воспоминаний о прожитой многотрудной и большой жизни «Россыпи» есть глава: «Арцах, страна моя – ты весь горишь в огне…», где из-за удивительной скромности очень скупо написано о том, что он пережил, знает и сделал в борющемся Карабахе. Его непритязательный, лишенный пафоса рассказ о своих хождениях в Карабах, описание ситуаций, где его собственная жизнь могла прерваться в любой момент, поражает своей достоверностью.

«Высшей моей должностью,- пишет он в своей автобиографии,- был – представитель Шаумянского партизанского района во Всекарабахском народном Совете 2-го сентября 1992 года, принявшем решение о провозглашении суверенитета НКР». Его подпись, как независимого международного наблюдателя от Клуба избирателей АН (Москва) стоит на «Акте о результатах референдума о независимости Нагорно-Карабахской Республики» от 10 декабря 1991 г.

Он – автор 90 публикаций в научной печати и 11 закрытых фондовых рукописей (ВГФ, ТГФ).

Президент НКР, в связи с 10-летием освободительной борьбы армян Арцаха, Указом от 20 февраля 1998 г. наградил Кирилла Михайловича Алексеевского «Именными часами с изображением государственного флага НКР».
Президент НКР Указом от 11 декабря 2004 года за поддержку народа НКР наградил его медалью «Благодарность».
Президентом РФ Указом от 28 февраля 2004 г. он награжден юбилейной медалью «60 лет победы в Великой Отечественной Войне 1941-45гг.»
Кирилл Михайлович Алексеевский скончался 17 декабря 2015 года.

АРЦАХ, СТРАНА МОЯ, ТЫ ВЕСЬ ГОРИШЬ В ОГНЕ…

В основном словесная, почти бескровная, но жестокая борьба еще не оформившихся политических направлений в Москве – отзывалась кровавыми событиями на периферии уже разваливавшегося государства. Именно поэтому не совсем ясные для меня политические и экономические споры, вдруг ставшие государственными с кровавыми последствиями, показали, что для переноса моего опыта в геологии на государственный уровень – надо знать, что творится с народом, помимо потребления богатств Земли. Что твориться за пределами горнорудных организаций в разных частях огромной Родины, за пределами столицы в  других городах известных мне только проездом на Конференции и Совещания. Участию во Всесоюзном  Съезде Демплатформы в составе  КПСС я четко предпочел приглашение новых друзей из Армении, где жизнь бурлила активно, но  чувствовалась  однобокость её освещения.

Удивило, что такое событие как девятибальное землетрясение в Спитаке привело только к кратковременной вспышке человеческого сочувствия. Препятствие всенародной помощи со стороны Азербайджана, учинившего блокаду Армении, и мягкость властей Союза к, ставшему государственным, бандитизму на железной дороге через Азербайджан – показалось просто невозможным в СССР. Я же знал, как советская власть расправляется со своими мнимыми или подозреваемыми противниками, а тут явные враги остаются безнаказанными. Как можно в это поверить? Надо увидеть собственными глазами.

Предложение депутата от Армении – оплатить дорогу двоим желающим оказалось очень кстати. О реальности такой поездки говорили и комсомольцы, приезжавшие в Москву для демонстративного осуждения помощи властей Москвы насильственной депортации азербайджанской милицией армян из пограничных с Арменией сел. Но как можно иметь свое мнение, не имея правдивой информации?

Я бла­го­да­рен судь­бе, по­зво­лив­шей по­зна­ко­мить­ся с ко­лы­бе­лью государ­ст­вен­но­го хри­сти­ан­ст­ва, Ар­ца­хом, раз­де­лить го­ре­сти, за­бы­то­го Рос­си­ей, в на­ру­ше­ние ста­рин­ных до­го­во­ров “на веч­ные вре­ме­на”, преданных ны­неш­ни­ми рос­сий­ски­ми пра­ви­те­ля­ми, спеш­но кре­стив­ши­ми­ся в церк­ви или под мос­том в меш­ке, как Ельцин. Не знаю, луч­ше ли пришлось другим вер­ным ле­нин­цам, сроч­но при­няв­шим ма­го­ме­тан­ст­во, требующее обрезания?

Ка­ра­бах­цы ста­ли пер­вы­ми жерт­ва­ми пе­ре­строй­ки и, по мет­ко­му опре­де­ле­нию  А.Д. Са­ха­ро­ва, — проб­ным кам­нем ее. На этом “осел­ке” испытал и я свои, еще креп­кие то­гда нер­вы. Вре­мен­но офор­мив­шись у своего дру­га Р. Г. Ге­вор­кя­на, ди­рек­то­ра Ере­ван­ско­го фи­лиа­ла ГЕО­ХИ АН СССР, я, яко­бы на­пря­мую из Мо­ск­вы при­ле­тел в Сте­па­на­керт, сра­зу же по при­ез­ду из Го­ри­са. Оце­пив­ший са­мо­лет ОМОН Азер­бай­джа­на встре­тил гру­бы­ми обы­ска­ми воз­вра­щаю­щих­ся из Ере­ва­на жен­щин с деть­ми. Удержать­ся бы­ло еще труд­но, и я по­пы­тал­ся вмешаться. В ре­зуль­та­те женщи­ну еще гру­бее ста­ли обы­ски­вать, а ме­ня от­ве­ли в зда­ние аэ­ро­пор­та для вы­яс­не­ния, по­че­му это при­ле­тел не че­рез Ба­ку?

Сим­па­тич­ный май­ор, юрист Гад­жи­ев, рас­спра­ши­вал о це­ли мое­го “гео­ло­ги­че­ско­го об­сле­до­ва­ния”. Я знал, что  ба­кин­цы не да­ва­ли изу­чать Ка­ра­бах ереванцам, а са­мим там ра­бо­тать не хо­те­лось. На­уч­ные исследования в Карабахе ве­ли, в ос­нов­ном, мо­ск­ви­чи, наш ИЛ­САН и ГИН АН, да пи­тер­ский ВСЕ­ГЕИ. Шли­хо­ми­не­ра­ло­ги­че­ские работы про­во­ди­лись ма­ло. Ла­бо­ра­тор­ная ба­за фи­лиа­ла ГЕО­ХИ АН (директор Р.Ге­вор­кян занимал­ся и ал­ма­за­ми),  не по­зво­ля­ла это­го. Мно­гое воз­мож­но бы­ло толь­ко в Мо­ск­ве, в го­лов­ном ин­сти­ту­те, или в институте Сим­фе­ро­по­ля, с которыми Рудольф Григорьевич тесно сотрудничал. В ли­хо­рад­ке суверените­та пра­ви­те­ли Ар­ме­нии во­об­ра­зи­ли, что Фи­ли­ал, вы­пол­нив­ший мно­го ин­те­рес­ных ра­бот, бу­ду­чи дей­ст­вую­щей на Кавказе ру­кой прославлен­но­го ин­сти­ту­та, мо­жет ра­бо­тать са­мо­стоя­тель­но, и об­ры­ва­ли его свя­зи с Мо­ск­вой. Но да­же со­вер­шен­но здо­ро­вая ру­ка са­мо­го уме­ло­го масте­ра, ес­ли ее от­ру­бить и галь­ва­ни­зи­ро­вать (по­доб­но ля­гу­шачь­ей лап­ке в школь­ных опы­тах), не мо­жет соз­дать ни­че­го, кро­ме дер­га­нья. Необходимость же со­вре­мен­но­го гео­ло­ги­че­ско­го изу­че­ния осо­бен­но ост­ро про­яви­лась имен­но в условиях су­ве­ре­ни­те­та, а он по­ка не имел ба­зы.

Об­ра­зо­ван­ный юрист, майор КГБ, Гаджиев, по­нял, что го­во­рит со спе­циа­ли­стом и вы­пус­тил ме­ня, выделив ох­ра­ну от “сви­ре­пых ар­мян”. Оказался я под его опе­кой, из-под ко­то­рой по­том труд­но бы­ло ухо­дить, чтобы  “под­ле­чить­ся у тра­вя­ной це­ли­тель­ни­цы Люд­ми­лы Гри­го­рян” — вра­ча по­ли­кли­ни­ки Сте­па­на­кер­та. Такой ад­рес для свя­зи мне да­ла Се­да Вер­ми­ше­ва. В по­ли­кли­ни­ке за­ве­ли на ме­ня кар­точ­ку (ин­фарк­т­ник) и да­ли ме­шо­чек це­леб­ной, ду­ши­стой ка­ра­бах­ской трав­ки (хот), превращающей в чу­дес­ный на­пито­к гру­зин­ский чай, став­ший за по­след­ние де­ся­ти­ле­тия безвкус­ным.

Поселил меня Гаджиев в гостинице. Несмотря на заботу обо мне, все же удалось, встретиться  в поликлинике с профессором Александром Саркисовичем Манасяном, сфотографировать греческого врача патологаанатома зашивающего замученного карабахца. Через день мы с охранником поехали в Шушу.

Под «ох­ра­ной» райкомовца, приехавшего из Казани защищать мусульманский суверенитет, (у него на родине недостаточно интересующий М. Шаймиева),  я попытался вый­ти через Шу­шу к Лачинско­му ко­ри­до­ру, дей­ст­ви­тель­ной це­ли мое­го за­да­ния от Зория Балаяна. Но видимо, офицер-юрист всё-таки заподозрил, что мимолетные геологические изыскания – прикрытие иной разведки, и спуститься по лачинской дороге не позволил.  Стало понятно, что за­про­сы обо мне по­шли в Мо­ск­ву. По­ра было уле­тать в Ба­ку «для пе­ре­го­во­ров с Академией Наук  Азер­бай­джа­на”. По до­ро­ге Шу­ша — Ход­жа­лы (уже за­кры­тый для Ере­ва­на аэ­ро­порт) я сбе­жал из ав­то­бу­са, по­про­сив­шись по-ка­зах­ски у шо­фе­ра, якобы по ну­ж­де, (мой ох­ран­ник, посадив меня в автобус, ос­тал­ся в Шу­ше). В Сте­па­на­кер­те я объ­яс­нил на­чаль­ни­ку шта­ба ди­ви­зии, что гео­ло­ги­че­ские за­да­чи вы­пол­нять не да­ют, и я хо­чу с ним, в Мо­ск­ву. Пол­ков­ник вы­ле­тал ту­да зав­тра в 6. 00  (на док­лад де­пу­тат­ской ко­мис­сии о по­ло­же­нии в Караба­хе, о чем я то­гда не знал). Ко­гда я к не­му за­шел, — он ру­гал­ся по теле­фо­ну с кем-то и с присутствующим в его кабинете  май­о­ром Гаджиевым,  из-за того, что слиш­ком бы­ст­ро в Шу­ше де­ла­ют из заключенных покойников, а хо­ро­нить от­прав­ля­ют к не­му. Три дня то­му назад аре­сто­ва­ли, а те­перь он, вот уже умер! Пол­ков­ник, не знал, что я вместе с ми­ли­цио­не­ром, ба­кин­ским гре­ком, жившим в гостинице рядом со мной, по ми­ли­цей­ской ра­ции слы­шал транс­ляцию криков из шу­шин­ской тюрь­мы пы­тае­мо­го на­чаль­ни­ка пас­порт­но­го сто­ла Сте­па­на­кер­та, май­о­ра Гра­чика Шах­ба­зя­на, на­ка­ну­не аре­сто­ван­но­го сол­да­та­ми ДОН-100 и патрулем азербайджанского ОМО­НА. Пыт­ку транс­ли­ро­ва­ли для деморализации ка­ра­бах­ской ми­ли­ции.

Ут­ром, в ожи­да­нии вер­то­ле­та, на аэ­ро­дро­ме, пол­ков­ник об­мол­вил­ся, что се­го­дня, на­ко­нец, аре­сту­ют Се­ме­на Ба­бая­на, пред­се­да­те­ля ис­пол­ко­ма Сте­па­на­кер­та. Рань­ше его ох­ра­ня­ли, взять без боя бы­ло нель­зя, те­перь армя­не, напуганные арестом и пытками  Шахбазяна, рас­те­ря­лись, и Бабаяна вечером накроют. До сих пор не могу понять – для чего полковник говорил это мне, «геологу». Или и он что-то заподозрил? Как не­мед­лен­но пе­ре­дать это Се­ме­ну? Вер­то­лет­чи­ки уже по­до­шли, и мой но­мер с боль­ным жи­во­том не по­лу­чил­ся:

— В Ба­ку че­рез час из­ле­чат, са­ди­тесь в вер­то­лет!

В  аэ­ро­пор­ту Баку пол­ков­ник пред­ло­жил ле­теть с ним даль­ше, в Моск­ву. Но это еще два часа лета, всего не менее трех-четырех. Глядишь,- моя депеша опоздает. Я  от­ка­зал­ся:

— Мне в Ака­де­мию зай­ти на­до!

Весть о предстоящем аре­сте на­до пе­ре­дать не­мед­лен­но. У междугород­но­го те­ле­фо­на, час “спал”, не смы­кая глаз, по­ка не да­ли  Москву, те­ле­фон Се­ды Вер­ми­ше­вой. Кое-как, кри­ком на весь переговорный пункт, уда­лось довести до ее сознания все­го од­ну фра­зу:

— Пе­ре­дай­те док­то­ру Люд­ми­ле, что Се­ме­ну Ба­ба­шви­ли По­ля­нич­ко вы­де­лил квар­ти­ру в Шу­ше.

По­ля­нич­ко и Шу­шин­ская тюрь­ма, сла­ви­лись жес­то­ко­стью. В Степанакерте я ви­дел по­ка­ле­чен­ных в ней быв­ших ми­ли­цио­не­ров-ар­мян, при­ве­зен­ных на пло­щадь к па­мят­ни­ку жерт­вам Великой Отечественной Войны в рос­сий­ском ар­мей­ском гру­зо­ви­ке. Азеры им де­ла­ли ка­кие-то уколы (ке­ро­си­ном?), от­че­го здо­ро­вые пар­ни ста­но­ви­лись ин­ва­ли­да­ми и быст­ро уми­ра­ли в му­че­ни­ях. Но армяне пытались спасти их и иногда – удачно.

Се­да не сра­зу смог­ла понять, в чем де­ло. Я знал, что у нее есть прямая связь с Зо­рием Балаяном, но объ­яс­нить ей все де­таль­но, — бо­ял­ся. Я же в ло­го­ве противника. Руг­нул­ся, у лю­без­но­го сер­жан­та, увя­зав­ше­го­ся со мной от са­мо­го аэ­ро­пор­та, (ему срочно то­же по­на­до­би­лось зво­нить в Москву), уточ­нил, как дое­хать до Ака­де­мии На­ук Азер­бай­джа­на, надеясь, что туда-то ему не надо. И по­ехал, ко­неч­но, на во­кзал, на по­езд до Мин­вод, от­ку­да са­мо­лет в Мо­ск­ву ле­та­ет час­то.

В Ба­ку рус­ских на ули­це не боль­ше, чем в Ере­ва­не, на по­ря­док меньше, чем южан в Мо­ск­ве, и “пас­ти” ме­ня бы­ло про­сто. Вы­ру­чи­ло метро. (Это мое “шпи­он­ст­во” по­мог­ло Семену Амаяковичу  Ба­бая­ну уй­ти из-под но­са омо­нов­цев). До­жи­да­ясь те­ле­фо­на, при­шлось забыть ар­мян­ские фа­ми­лии и ад­ре­са на слу­чай, ес­ли ОМОН нач­нет пы­тать, но как нау­чить­ся вспо­ми­нать их при на­доб­но­сти! К сожалению, после таких «тренировок» память моя стала и в самом деле короче.

На де­пу­тат­скую ко­мис­сию по­пал с опо­зда­ни­ем на день. Не слы­хал, как убий­ца мир­ных ми­ли­цио­не­ров-ар­мян под Вос­ке­па­ром, лей­тенант Демин, улы­ба­ясь, рас­ска­зы­вал, что они выпрыгивали из кузова  машины, а он стрелял, убивая их по одному прямо в воздухе, и они со страху не слышали выстрелов, и все прыгали из двери и падали на землю уже мертвыми, солдаты едва успевали оттаскивать тела. Ему смешно. Забава. Гитлер, наверно, тоже смеялся бы. Кто-то из слушающих, возможно,   задавался вопросом:  «А за что их так?»  Дисциплинированный  чекист над этим просто не задумывался. Стрелять – так стрелять, чтобы самому интересно было. Чекистская школа.

Потом я ви­дел ка­ра­бах­цев в тя­же­лую по­ру 1991-92 го­дов. От­ча­ян­ную ата­ку на ок­ру­жаю­щие Ве­рин­шен вы­со­ты, (Шам­пра­пи­тек), с кото­рых ОМОН Азербайджана (“коль­цо Гро­мо­ва”) при под­держ­ке 23-й, то­гда еще Ки­ро­вабад­ской ди­ви­зии (ко­ман­дир, пока еще полков­ник, Бу­дей­кин) террори­зи­ро­ва­л ар­мян­ское на­се­ле­ние, за­став­ляя его в по­ряд­ке “про­вер­ки пас­пор­тов” бе­жать в Ар­ме­нию. (Теле­ка­на­лы 19­96 — го года по­ка­зы­ва­ют до бо­ли по­хо­жие око­пы на вер­ши­нах с тяжелыми пу­ле­ме­та­ми и гранатометами РГ-49, направ­лен­ны­ми в сто­ро­ну расположенного ниже, уже не армянского, а че­чен­ско­го по­сел­ка.) И те, и другие – горцы, желающие все­го лишь мир­но  жить в сво­их до­мах. Но кому-то это не нравилось.  Нужны враги.

Окоп­ной вой­на ста­ла не сра­зу. При из­гна­нии ар­мян из Ге­та­ше­на, случив­ший­ся в гостях у ро­ди­те­лей кан­ди­дат гео­ло­го-минералогических наук из ГЕО­ХИ Си­мон Ач­на­ге­зян, уви­дев ди­кие на­си­лия вла­стей над женщи­на­ми, ор­га­ни­зо­вал воо­ру­жен­ное со­про­тив­ле­ние бандит­ст­вую­ще­му ОМО­НУ Азербайджана и сол­да­там Бу­дей­ки­на, под­дер­жи­ваю­щим кро­ва­вое вы­се­ле­ние. Когда эвакуировали ра­не­ных де­тей, советские вер­то­лет­чи­ки бра­ли с ка­ж­дым ра­не­ным по бое­во­му ство­лу, насильственно обез­о­ру­жи­вая тем ок­ру­жен­ных армян. Обо­ро­няв­ший по­са­доч­ную пло­щад­ку, де­пу­тат ВС Армянской ССР Игорь Му­ра­дян, для от­прав­ле­ния по­след­не­го ра­не­но­го маль­чиш­ки, от­дал свой пис­то­лет, ос­тав­шись в ок­ру­же­нии без ору­жия, возможно, надеясь на свою неприкосновенность. Потом чекисты Баку «установили», что это оружие было «украдено» депутатом у какого-то бакинского милиционера, наводившего порядок в Карабахе.

Си­мон стре­лял с чер­да­ка из дег­тя­рев­ско­го ПТР вре­мен Второй мировой, но в ду­эли с на­падав­ши­ми  БМП Будейкина, был ра­зо­рван пушечным сна­ря­дом. Дру­зья со­бра­ли останки  в плащ-па­лат­ку…

По­сле его ги­бе­ли, со­про­тив­ле­ние воз­гла­вил Джо­ван, лейтенантафганец, отдыхавший у род­ных на выздоровлении. Ко­гда жителей Геташена и Мар­ту­на­ше­на де­пор­ти­ро­ва­ли, их по­сел­ки оккупировали и заселили  турками-месхетинцами, как я узнал позже говоря с ними по казахски.

В ок­ру­жен­ный Буз­лух, встав­ший на оче­редь унич­то­же­ния, пробралась Цве­та­на Пас­ка­ле­ва, ле­ген­дар­ной сме­ло­сти бол­гар­ский телекоррес­пон­дент. Во вре­мя боя, Джо­ван еле ута­щил ее за но­ги в ук­ры­тие, от на­ез­жаю­ще­го тан­ка, ко­то­рый она “в морду” сни­ма­ла на плен­ку. Так же бе­реж­но, без по­терь, ему уда­лось вы­вес­ти из ог­не­во­го меш­ка ос­тав­ших­ся мир­ных жи­те­лей в Вериншен. Цве­та­ни­ны кад­ры (3 ми­ну­ты) по­шли из Ерева­на в московский эфир и по­тряс­ли мир, про­рвав ин­фор­ма­ци­он­ную бло­ка­ду, свидетельствами рас­пра­вы над ар­мя­на­ми на со­вет­ской зем­ле, отдан­ной му­са­ва­ти­стам-азе­рам. Многомесячная государственная ложь большевистской прессы СССР не устояла. Когда после Цветаниных  кадров многие телезрители заподозрили, что информация осталась пропагандой, а большевики – большевиками,  ряд депутатов стали требовать правды. Депутатское кресло было еще не самоцелью и не средством наживы, а местом, откуда можно докричаться до властей, чтобы честно отчитаться  перед избирателями. Доходным оно стало несколько позже. Надвигавшаяся перестройка позволила прорваться в Карабах депутатам, а с ними и корреспондентам, в поисках правды. Заодно с ними — и мне.

Вско­ре ут­ром, три БТР ши­ро­ким фрон­том ска­ти­лись с бу­гор­ка пря­мо на передовой пост на окраине Вериншена. Из лю­ков бы­ли вид­ны ры­жие голо­вы ру­си­чей, и Джо­ван ко­ман­дир­ским го­ло­сом по­тре­бо­вал остановиться. В от­вет  пу­ле­мет сра­зил его дру­га. Джо­ван гра­на­тометом оста­но­вил два БТРа, но ос­тав­ший­ся це­лым тре­тий  оче­ре­дью тя­же­ло­го пуле­ме­та на два мет­ра от­бро­сил  его, раз­вер­нул­ся, взял на бук­сир под­би­тый БТР и уд­рал к азе­ро­тур­кам. Те­ло героя вер­то­ле­том пе­ре­пра­ви­ли в Ере­ван. Позд­ним ве­че­ром Цве­та­не ска­за­ли о смер­ти Джо­ва­на, но она не по­ве­ри­ла, по­ка не уви­де­ла его в от­кры­том для неё но­чью Ере­ван­ском мор­ге.

Спус­тя три дня снай­пер­ский вы­стрел ока­зал­ся смер­тель­ным для Володи Са­га­те­ля­на, ох­ра­няв­ше­го ту же до­ро­гу к Ве­рин­ше­ну. А еще че­рез день, вме­сте с мо­с­ков­ским де­пу­та­том В. Ти­то­вым и со­юз­ным  — А. Шабадом я прие­хал из Гю­ли­ста­на (там по­са­доч­ная пло­щад­ка вер­то­ле­тов) в Ве­рин­шен. На­ше по­яв­ле­ние слегка при­глу­ши­ло тре­во­гу жи­те­лей, но они, выслушав в клубе на­ши уго­во­ры — ос­тать­ся, бежали в Нериншен (Шаумян) Что получалось? Местная власть с оружием в руках защищает село, как может. Приехавшие депутаты — союзные и московские — уговаривают оставаться дома, а женщины хватают детей и бегут! Кто их осудит? Но было  ясно, что фидаины (повстанцы) будут насмерть стоять перед наступающим врагом, если за спинами – старики, жены и дети. Когда останутся безлюдными дома,  не каждый станет жертвовать своей жизнью за пустые стены. Как бы ни объясняли им, что для армянского народа  потеря моральной сердцевины его, Арцаха, – смерти подобна.

Я по ра­дио по­про­сил Зо­рия Ба­лая­на при­слать свя­щен­ни­ка — дру­го­го вы­хо­да не ви­дел. Па­ни­че­ское бег­ст­во ос­та­но­вил про­брав­ший­ся из Гонзасара на­стоя­тель, Тер-Гри­гор, сво­ей не­ус­тан­ной ра­бо­той священнослужи­те­ля. Он поселился в соседнем доме. Кре­стил до шестидесяти че­ло­век в день и к ве­че­ру хри­пел, не мог го­во­рить (ар­мян­ские свя­щен­ни­ки по­ют при кре­ще­нии, прямо-таки оперными голосами). Вско­ре при­ле­те­ла Цве­та­на с млад­шим бра­том Джо­ва­на, ни на шаг не от­сту­пав­шим от неё. Ко мне они от­не­слись на­сто­ро­жен­но. Уви­дев на сто­ле гра­на­то­мет Джо­ва­на с заклепанным рас­тру­бом, Цве­та­на, отвернувшись, как-то нежно по­гла­ди­ла ствол и вы­шла в тем­но­ту из-под на­ве­са у кир­пич­ной сте­ны, загора­жи­вав­шей штаб от ред­ких нау­гад сви­стя­щих омо­нов­ских пуль. Брат Джо­ва­на, рез­ко опе­ре­див ме­ня, ныр­нул вниз по до­ро­ге за ней, с ав­то­ма­том на гру­ди…

— Джо­ван спас ме­ня и плён­ку,  вы­та­щив из-под об­стре­ла,- ска­за­ла она по­том. — Он ни­ко­го не по­те­рял в Буз­лу­хе, из его солдат в Аф­га­ни­ста­не тоже никого не уби­ло, а вот сам не убе­рег­ся. Дозор его стоял на дороге, пытаясь остановить танки, а не расстрелять их.

На Шам­пропитеке, занятом азерами,  у три­го­пунк­та был вы­ко­пан блин­даж с тя­же­лым пу­ле­ме­том, но стре­ля­ли от­ту­да толь­ко обыч­ны­м калибром. Днем  пу­ли “фью­ка­ли, «  как птич­ки, ко­гда я вы­хо­дил со­би­рать “хот” на чай и по­смот­реть на омо­нов­ские по­зи­ции. Я да­же не сра­зу по­нял, по­че­му это пти­чек слыш­но, но не вид­но. Пуль рань­ше не слы­шал.

Вско­ре при­ле­те­ли два кор­рес­пон­ден­та из Западной Европы — невысокий грек в мяг­ком бе­лом бро­не­жи­ле­те и ми­ниа­тюр­ная италь­ян­ская ар­мян­ка, с ко­рот­кой пыш­ной стриж­кой, сим­па­тич­ны­ми чер­та­ми ли­ца при чер­ных олив­ках глаз, в свет­лом платьи­це. Они по­ни­ма­ли ка­ра­бах­ское наречье ар­мян­ско­го, но не мог­ли по­нять, что прой­ти пря­мо по до­ро­ге, навстре­чу фью­каю­щим пу­лям к омо­нов­цам-азе­рам на по­зи­ции,- нель­зя. Лей­те­нант Сер­гей Ча­лян, (че­рез два го­да, он, по­сле ра­не­ния, сме­нит погибше­го Ша­ге­на), за­пре­тил пус­кать на ней­траль­ную по­ло­су мемориальцев и кор­рес­пон­ден­тов, по­ру­чив мне, как  “бы­ва­ло­му”, опекать их.

Ме­мо­ри­аль­цы от­мах­ну­лись от моего  запрета, и по­шли по­лем. Азе­ры пу­ле­мет­ным ог­нем уло­жи­ли их в ко­лю­чую тра­ву, за­ста­вив ока­пы­вать­ся мыль­ни­цей. По­за­го­рав на солн­це­пе­ке пол­дня, им при­шлось нау­чить­ся окапываться, ле­жа справ­лять ма­лую ну­ж­ду, а по­том по-пла­стун­ски возвращаться. Спус­тя день они, об­го­ре­лые на солн­це, уш­ли из Ве­ри­нше­на. Че­рез Рус­ские Бо­ри­сы им уда­лось-таки прой­ти в рас­по­ло­же­ние ОМО­На и 23-й ди­ви­зии, 4-й ар­мии ге­не­ра­ла М. Зай­це­ва, друга азеротурок,  а от­ту­да — че­рез Ба­ку — вер­нуть­ся в Мо­ск­ву.

Пуб­ли­ка­ции их все­гда бы­ли взвешены, как требовал Горбачев. Поров­ну ужа­сов со сто­ро­ны ок­ку­пан­тов — омо­нов­цев и за­щит­ни­ков сво­их до­мов — ар­мян. Ес­ли не на­хо­ди­лось в чем-ли­бо уп­рек­нуть ар­мян, материал не пе­ча­та­ли. Для редакторов бы­ло важ­но “ни­ко­го не оби­деть”. Ра­бо­та­ет, по­те­ет, рис­ку­ет и на­силь­ник, и жерт­ва.  Объ­ек­тив­ность по–гор­ба­чев­ски!

Но здесь я видел дру­гой слу­чай. В Ка­ра­ба­хе – нет секрета, кто ко­го  вы­го­ня­ет из ро­ди­тель­ских до­мов. Возмутительно, что повод для этого — национальность. Оправдание — юрисдикция Азербайждана, поддержка друзей в ЦК КПСС.

Ка­зах­ские охот­ни­ки зна­ют слу­чаи, ко­гда за­яц, от­би­ва­ясь от могуче­го бер­ку­та, (сво­бод­но бе­ру­ще­го даже вол­ка), ле­жа на спи­не, ког­тя­ми силь­ных зад­них лап, рас­па­ры­ва­ет на­па­даю­ще­му ор­лу жи­вот. Обороняясь. Но урав­ни­вать бое­вые воз­мож­но­сти армии и самообороны, де­ля свое сочув­ст­вие!? А. Д. Са­ха­ров при­зы­вал ста­но­вить­ся на сто­ро­ну жерт­вы.  Вырав­ни­ваю­щая объ­ек­тив­ность ме­мо­ри­аль­цев мне пред­стави­лась  небескоры­ст­ной и чу­ж­дой. Хо­тя са­ми они, – сме­лые пар­ни. Даже слишком.  Машут белыми платками и прут на окопы азеров. Только длинные очереди пулеметов поверх голов заставили их лечь на колючую траву.

Ино­стран­цы то­же ос­лу­ша­лись ме­ня, дви­ну­лись по до­ро­ге, помахали в воз­ду­хе ру­ка­ми, по­ка­за­ли, что ору­жия  у них нет, и по­шли мимо то­го мес­та, где уби­ли Са­га­те­ля­на. Это в сотне метров от штаба.  Опол­чен­цы на ок­рик Сер­гея  ос­та­лись за вы­сту­пом ска­лы, а мне при­шлось при­сое­ди­нить­ся к жур­на­ли­стам. Я то­же по­тряс ру­баш­кой-рас­па­шон­кой и го­лы­ми ру­ка­ми, но “птич­ки” — не пре­кра­ти­лись. Про­шли мет­ров двести, “фью­ка­нье” уча­сти­лось, хо­тя зву­ков вы­стре­лов слыш­но не бы­ло, во вся­ком слу­чае — мне. Сле­дом за на­ми, при­от­став, шел опол­че­нец-пе­ре­во­дчик, который по­сле бо­лее рез­ко­го по­сви­ста анг­лий­ской снай­пер­ской вин­тов­ки, за­кри­чал нам: “на­зад!” и что-то пространнее по-ар­мян­ски, что подействовало на ино­стран­цев. Они при­гну­лись и не очень рез­во по­бе­жа­ли на­зад. По­ла­гая, что пу­ли дво­их не про­бьют, я при­крыл со­бой ма­лыш­ку итальяночку, при­ки­нув, что бро­не­жи­лет спа­сет гре­ка, а ес­ли пу­ля про­бьет ме­ня, то она не бу­дет убой­ной для нее. Уви­деть же ма­лыш­ку из-за ме­ня — вряд ли уда­ст­ся. Но снай­пер свой огонь пре­кра­тил, а “ка­лаш­и”, ве­ро­ят­но,  хо­те­ли про­сто по­за­ба­вить­ся и па­ли­ли ми­мо, чтобы просто попугать. На сле­дую­щий день кор­рес­пон­ден­ты уе­ха­ли в Не­ри­ншен, а опол­чен­цы, по­сле это­го эпи­зо­да как то осо­бен­но по­те­п­ле­ли ко мне. Стали звать к се­бе до­мой (в бань­ку с ду­шем, как у Ка­мо Есая­на, командира одного из подразделений!), на ве­чер или но­чев­ку, с чу­дес­ным ви­ном, пре­вос­хо­дя­щим ма­роч­ный кин­дзма­раули. Сла­до­стей Ве­рин­шен дав­но не ви­дел. Бло­ка­да. Дети горцев не избалованы, не ропщут. Их серьезные мордашки и умное поведение — восхитительны.

В штабе самообороны обычно встречались депутаты, правозащитники, корреспонденты. Обменивались впечатлением отгороженные кирпичной стеной и склоном с фруктовым садиком, за которым птичками посвистывали пули. Не владея языками, я слушал беседы более политизированных приезжих и армянскую речь ополченцев. Запомнился разговор с шумным и категоричным  корреспондентом Андреем Черкизовым. Депутат (летчик-испытатель, полковник) В. И. Смирнов, вернувшись в Москву, дал телеграмму, чтобы прислали фотографию БРТ или БМП, выезжавшего по ночам перед окопами азеров, в лощинку, Шаген поручил мне, при возможности, сделать это. После двух попыток я попросил его дать мне противотанковый гранатомет РГ-49, чтобы застопорить бронемашину на рассвете и, как солнце взойдет, — сфотографировать. Иного способа не видел: фотоаппарат у меня любительский. Телеобъектива нет. Но у Шагена гранатомета такого нет!  Обрывки нашего разговора услышал Черкизов и, спросив меня, в каком качестве я здесь нахожусь, довольно  жестко отчитал, пообещав, сообщить в редакцию “Курантов”, где я числился тогда внештатным корреспондентом. Чтобы ликвидировать мою аккредитацию, если увидит меня с оружием в руках.

— Корреспондент не имеет права, ни на какое другое оружие, кроме авторучки с блокнотом  и фотоаппарата.

— А как быть, если на моих глазах насилуют женщину? — спросил я.

— Ваше дело зафиксировать это на пленку. Можно подойти поближе. И все. Иначе  Вы не корреспондент, а просто прохожий.

— Но и здесь я могу на время превратиться в просто приезжего.

— Здесь — не имеете права. Сюда Вы приехали, как корреспондент при депутате Шабаде и ни на что, кроме как смотреть и фиксировать, расспрашивать и фотографировать не имеете права.

— А как же наши военкоры Отечественной:  “ Трое суток шагать, трое суток  не спать, ради нескольких строчек в газете… с лейкой и блокнотом, а то и пулеметом!..» А то и с автоматом на многих снимках!

— Вот потому во всем мире нас и воспринимали, как людей вне цивилизации. А Корейскую войну американцы потребовали прекратить, когда по телевизору показали, как южнокорейский офицер застрелил корреспондента. Это — еще большее преступление, чем убить врача.

Дзо­ты с пу­ле­ме­та­ми на вер­шин­ках пре­пят­ст­во­ва­ли у­бо­рке хлебов. В блин­да­жах над се­лом, (это вы­яс­ни­лось поз­же), си­де­ло три сот­ни омоновцев “азер­лар-тур­ко­лар”, как они се­бя на­зы­ва­ли. По­сле отъ­ез­да коррес­пон­ден­тов, их ран­ним ут­ром ата­ко­вал от­ряд из пятидесяти восьми опол­чен­цев под ко­ман­дой Ша­ге­на Мег­ря­на, быв­ше­го пред­се­да­те­ля райиспол­ко­ма, как те­перь из­вест­но, на­след­но­го ме­ли­ка Гю­ли­ста­на. Штабом его ру­ко­во­дил го­лу­бо­гла­зый пол­ков­ник, вероятно,  в отставке, — Фе­ликс. По тре­бо­ва­нию де­пу­та­тов Вер­хов­но­го Со­ве­та (еще СССР), бронетех­ни­ка Бу­дей­ки­на ото­шла на вто­рую ли­нию, за Буз­лух. Омо­нов­цы от­сту­пи­ли до Буз­лу­ха. Что­бы бы­ст­рей уд­рать, они на ок­раи­не по­сел­ка наби­лись в ав­то­бус, — как на ры­нок, под за­вяз­ку. Гра­на­то­мет Сер­гея взо­рвал и сжег “па­зик”, а раз­бе­гав­ших­ся омо­нов­цев, не бро­сав­ших ору­жия, настигли при­цель­ные вы­стре­лы вин­то­вок и ружей. Бро­сив­ших ав­то­ма­ты, опол­чен­цы ща­ди­ли. У ар­мян двое бы­ло тя­же­лора­не­ных. По­те­ряв око­ло сорока че­ло­век, азе­ро-тур­ки бе­жа­ли, сняв ог­не­вую бло­ка­ду пашни. Армяне вскоре убрали свои хлеба.

По гром­ко­го­во­ри­те­лям, со­юз­ное ко­ман­до­ва­ние (бу­дей­кин­цы) переда­ло “ува­жае­мым» (как сказал Сергей, — впер­вые за­ува­жа­ли!) командирам не­фор­маль­ных воо­ру­жен­ных от­ря­дов (толь­ко вче­ра их называли “бое­ви­ки”, “банд­фор­ми­ро­ва­ния”) тре­бо­ва­ние не­мед­лен­но отступить от ок­ра­ин Буз­лу­ха, ина­че рос­сий­ские вер­то­ле­ты бу­дут штурмовать бли­жай­шие ар­мян­ские се­ле­ния!  От­ве­чать сво­ей кро­вью за неуда­чи ОМО­На Азер­бай­джа­на, бу­дут ар­мян­ские жен­щи­ны и де­ти. Жаль, что у на­хо­дя­щей­ся в ата­кую­щей це­пи Цве­та­ны ба­та­реи те­ле­ка­ме­ры се­ли за шесть ча­сов боя, и эту по­зор­ную для рус­ско­го офи­це­ра уг­ро­зу ей не удалось за­пи­сать на плен­ку! Ша­ген дал ко­ман­ду воз­вра­щать­ся. Когда мы уже вернулись в Вериншен, БМП Бу­дей­ки­на, точ­но рас­счи­тан­ным ог­нем круп­но­ка­ли­бер­но­го пу­ле­ме­та, об­стре­ляла по­се­лок. Убит маль­чи­к с женским име­нем Кар­мен. Короткая очередь с противным воем пронеслась над нашими головами, и сразу же с той стороны узкой долины-ущелья разнесся истошный женский крик. Внук при­шел в дом де­да на опас­ный при об­стре­лах, про­ти­во­по­лож­ный склон до­ли­ны. Так я уви­дел бое­ви­тость горцев, за­щи­щаю­щих свои до­ма, не­уме­нье-не­же­ла­нье вое­вать в Ар­ца­хе “азер­ла-тур­ко­ла”, под­лость на­чав­шей раз­ла­гать­ся, еще Со­вет­ской, ар­мии, с офицерами-вралями.

Бы­ли и при­ме­ры гу­ман­но­сти. “Гор­бач”, (бое­вой ва­ри­ант МИ-8) еще в на­ча­ле боя за­шел с ты­ла, со сто­ро­ны ар­мян­ско­го по­сел­ка, на груп­пу огневой под­держ­ки, ко­то­рая под ко­ман­дой Сам­ве­ла Вар­та­ня­на, одиночными вы­стре­ла­ми из тро­фей­но­го от­ре­мон­ти­ро­ван­но­го крупнокалибер­но­го пу­ле­ме­та и без­от­кат­ной пуш­ки, сня­той с БТР, по­мо­га­ла ата­кую­щим. Под­держ­ка бы­ла ад­рес­ной, глу­ши­ла дзо­ты, а по­то­му неприятной азе­ро­тур­кам. Они и об­ра­ти­лись к рос­сия­нам, объ­я­вив­шим перед тем (по тре­бо­ва­нию де­пу­та­та В. Смирнова) о сво­ем ней­тра­ли­те­те. Мы бы­ли на об­рат­ной сто­ро­не бу­гра, и вер­то­лет­чик, за­вис­нув в тридцати – пятидесяти метрах, че­рез при­цел сво­их пу­ле­ме­тов ви­дел всех чет­ко, спрятать­ся от не­го бы­ло не­ку­да. То­ ли мои то­гда еще ры­жие во­ло­сы, то­ ли свет­лые, дет­ские, — сы­на Ка­мо, увя­зав­ше­го­ся с ба­та­рей­ца­ми, или ду­ло крупно­ка­ли­бер­но­го пу­ле­ме­та, на­прав­лен­но­го в ли­цо пи­ло­та Сам­ве­лом, или про­сто во­ля Бо­жья, но что-то за­дер­жа­ло его. Он не стре­лял. Сам­вел то­же. Не знаю, вы­дер­жал бы я эту мо­раль­ную ду­эль, будь на кур­ке моя ру­ка. Спа­стись от его ог­ня нам, как и ему уце­леть от вы­стре­ла в лоб, ве­ро­ят­но­сти бы­ло ма­ло. Ду­эль долж­на бы­ла за­кон­чить­ся взаи­мо­убий­ст­вом. Но после разговора с Черкизовым, Бог давал­ мне в ру­ки толь­ко ав­то­руч­ку и би­нокль, а Сам­вел (ко­ман­дир группы огневой поддержки, мой кол­ле­га, гид­ро­гео­лог) был очень до­б­рым че­ло­ве­ком. И не толь­ко храб­рым, но и ра­зум­ным, а для сво­их двенадцати фи­даи­нов еще и кре­ст­ным от­цом. Тер-Гри­гор кре­стил их в день пе­ред бо­ем в толь­ко что вос­ста­нов­лен­ной и еще за­но­во не освященной церк­ви Ве­рин­ше­на. Цве­та­на Пас­ка­ле­ва в ки­но­кар­ти­не о Караба­хе по­ка­за­ла этот об­ряд. В горячих, крайних случаях, Тер-Григор снимал рясу и брал  автомат, если таковой был под рукой.

9 мая следующего, 1992 го­да Тер-Григор, вме­сте с епи­ско­пом Парге­вом и Зо­ри­ем Ба­лая­ном  (священники в своих облачениях), не дожида­ясь окон­ча­ния боя, во­шел в ос­во­бо­ж­ден­ный хри­сти­ан­ский храм в Шуше, ис­поль­зуе­мый азе­ра­ми как склад ра­кет “Гра­да”

А в 1991 го­ду — пу­гав­ший  нас “Гор­бач” уле­тел без вы­стре­лов.

Че­рез ме­сяц, при ос­во­бо­ж­де­нии Буз­лу­ха, рус­ский пу­ле­мет­чик, наемник азе­ро-ту­рок, рас­стре­лял Сам­ве­ла, не­ос­мот­ри­тель­но, во весь рост, идущего к око­пам, уже, как сообщили наблюдатели, покинутым омоновцами. Ока­залось,  там еще ос­тавался  этот на­ем­ник. Мар­тин-Малень­кий по­пы­тал­ся под­полз­ти к упав­ше­му Сам­ве­лу, но пу­ле­мет­чик насмерть уло­жил и его. По­доб­рав­ший­ся на вы­руч­ку ко­ман­ди­ру к пулеметно­му гнез­ду по­мощ­ник Сам­ве­ла, Князь, с гра­на­той в ру­ке, уви­дел ры­жую го­ло­ву рус­ско­го, то­гда для ар­мян неприкосновенного, не бро­сил гра­на­ту, а вы­ру­гал пар­ня.  В ответ на­ем­ник, мгно­вен­но по­вер­нув­шись, авто­мат­ной оче­ре­дью ра­нил Кня­зя, и убе­жал.  Еще не вы­здо­ро­вев от ранений поч­ки, Князь сам рас­ска­зал мне это на по­хо­ро­нах Сам­ве­ла, куда я еле ус­пел из Мо­ск­вы.

Солн­це в Або­вя­не, при­го­ро­де Ере­ва­на, жгло не­щад­но, и лоб Сам­ве­ла на­грел­ся так, я  ощу­тил это гу­ба­ми, что мне при­шла в го­ло­ву ди­кая мысль,-  он жи­вой! Тле­на не чув­ст­во­ва­лось! Я с ужа­сом и не­на­ви­стью ос­мот­рел­ся во­круг, как мож­но? Но Сам­ве­ла все лю­би­ли, и я по­нял, что схо­жу с ума. Не мо­гут дру­зья хо­ро­нить его жи­вым. На по­мин­ках мно­го пил и ни­че­го не сооб­ра­жал. Бы­ст­ро стем­не­ло. По­го­да ис­пор­ти­лась. За­хо­те­лось уд­рать в Моск­ву, или в Ве­рин­шен. По­пал в Ка­ра­чи­нар, там око­пы армян и азеротурок в яб­ло­не­вых са­дах и ви­но­град­ни­ках раз­де­ля­ли сотня, а мес­та­ми десятки мет­ров. Пло­ды при­ро­ды пор­ти­лись, не дос­та­ва­ясь че­ло­ве­ку. Грех было не воспользоваться ими, тем более что днем было видно мою русскость и цивильность. Только пьяный хулиган мог подстрелить журналиста, но это грозило неприятностями: тогда прессу еще уважали и даже генералы – боялись. Мне генерал (забыл его фамилию) узнав, что я связан с «Курантами», сказал: «Знаю я вашу газету – ядовитая она!».

На вер­ши­не го­ры, над по­сел­ком, стоя­ла 100-мил­ли­мет­ро­вая пуш­ка с де­сят­ком сна­ря­дов, под ко­ман­дой ста­ро­го пол­ков­ни­ка — ар­тил­ле­ри­ста. Он стре­лял толь­ко, ко­гда ба­та­рея ана­ло­гич­ных пу­шек у азе­ро-ту­рок на­чи­на­ла об­стрел се­ла. РФ пе­ре­да­ла стра­те­ги­че­ские во­ен­ные скла­ды Агда­ма Азербай­джа­ну (“законным властям”), и ка­ра­бах­цы (граждане СССР, враз ставшие “самозваными”) име­ли бо­е­при­па­сы, толь­ко за­хва­тив их у азе­ров. Ка­ж­дый вы­стрел при­хо­ди­лось эко­но­мить. Пер­вый залп обыч­но азе­ры мазали, полковник про­щал. На вто­рой отвечал пря­мой на­вод­кой в верх­нюю часть бру­ст­ве­ра пер­вой пуш­ки, и азер­бай­джан­цы сра­зу же за­мол­ка­ли, разби­рая уби­тых и ра­не­ных.

На ба­та­рее я был сви­де­те­лем слу­чай­ной встре­чи до­цен­та Ере­ван­ско­го уни­вер­си­те­та со сво­им сту­ден­том, прие­хав­шим на сме­ну ка­рау­ла у пуш­ки. Жаль, что, не обладая проворством настоящего журналиста, я не успел сфотографировать их, да и темновато уже было.

Вой­на за­ста­ви­ла взять­ся за ору­жие да­же учи­те­лей, — это мне удалось зафиксировать позже, летом 1992года, когда я прибыл с телекамерой сразу после освобождения  Атерка от кратковременного захвата его танками Будейкина, получившего за предательский удар по армянам звание генерал-майора. Кадры, как загорелый полуголый бородач с автоматом за спиной, перебирается по двум канатам, оставшимся от моста через Тертер у Гетавана над бурными, пенистыми водами, у меня скопировали для Ереванского телевидения. Вместе с коротким рассказом этого фидаина о себе. Он оказался учителем математики школы Гетевана, взявшимся за автомат, чтобы отстоять свою мирную жизнь.

По­след­ний раз я при­ез­жал в Ка­ра­чи­нар в ян­ва­ре 1992 го­да. Ракетноар­ти­ле­рий­ские об­стре­лы по­сел­ка азер­бай­джан­цы на­чи­на­ли сра­зу, как толь­ко стем­не­ет, без­ад­рес­но. На них ред­ко от­ве­ча­ли, мно­гим на ночь при­шлось пе­ре­се­лить­ся в под­ва­лы. Род­ст­вен­ник “же­лез­но­го” нар­ко­ма СССР, Те­во­ся­на, бри­га­дир колхоза, в ста пятидесяти мет­рах от ли­нии окопов, жил, в хо­ро­шем до­ме, не про­би­вае­мом из ав­то­ма­тов. А пуш­ка­ми обычно об­стре­ли­ва­ли по­се­лок в глу­би­не, не тро­гая край­них до­мов. Во дворе — рос­кош­ная бань­ка с ду­шем, ко­то­рую Бригадир к ве­че­ру про­то­пил и при­гла­сил ме­ня к се­бе. Вы­сти­ран­ное бе­лье я по­лу­су­хое по­ве­сил на морозец. Не­ожи­дан­ный  сна­ряд ото­рвал по­лу ру­баш­ки, раз­во­ро­тил угол тер­ра­сы и ком­на­ты. Ви­ди­мо ба­ню при­ня­ли за что-то еще. Ра­душ­ный хо­зя­ин пе­ред ча­ем вы­ру­чил ме­ня ру­баш­кой, в ко­то­рой я и уе­хал, оставшись его должником.

В июнь­ское на­сту­п­ле­ние тан­ков ди­ви­зии Бу­дей­ки­на и азе­ро-ОМО­На на Ка­ра­чи­нар в 1992 го­ду, по­гиб хо­зя­ин при­ютившей ме­ня се­мьи. В вылазке, при по­пыт­ке за­хва­тить пуш­ки у азе­ро­ту­рок, а его рус­ская мать — до­ма, от ра­ке­ты “Града”. Кра­са­ви­ца-доч­ка его си­де­ла на ко­ле­нях у армянской ба­буш­ки, пока она рас­ска­зы­вала это мне в гос­ти­ни­це Ере­ва­на, при­ютив­шей бе­жен­цев. Они во всем нуждались – довольно зажиточное хозяйство, с большими винными бочками, осталось на разграбление омоновцам. Бежали они с маленькими узелками вещичек.  Но мне нечем было помочь им, да они и не просили, а все, собранное Московской общиной, мы с Егишем увезли в Карабах на предоставленной  нам в Ереване ГАЗ-63, двумя рейсами. Для беженцев ничего не оставили. За отправкой смотрел Сергей Сергеевич Хачатуров, (Сократ Хачатурян, полковник в отставке), который  в Москве  вместе с Гегамом Левоновичем Холотяном паковали багаж, потом команда Джанибека Саркисяна все это грузила в железнодорожный вагон, а как он оказывался в Ереване – я даже не смел любопытствовать. Между Москвой и Ереваном – Азербайджан, портящий и разворовывающий все грузы даже для разрушенного Спитака. На мой наивный, хотя и осторожный вопрос Варкез Леванович Айрапетян, беженец, бывший бакинец, загадочно улыбнулся и перевел разговор.

Когда грузы шли авиацией, от моего имени – я хоть в их погрузке участвовал, а тут – видел их в Москве (и снял на пленку), а потом – встретил в Ереване, чтобы отвезти в Карабах по только что освобожденной лачинской дороге. Не теряются человеческие связи.

Око­ло двух со­тен тан­ков 23-й ди­ви­зии, со сла­вя­на­ми за ры­ча­га­ми, наня­ты­ми “су­ве­рен­ным Азер­бай­джа­ном” в аренду на три дня, сме­ли с ли­ца зем­ли са­мо­обо­ро­ну и жи­те­лей Шау­мян­ско­го рай­она, обой­дя мин­ное по­ле у Рус­ских Бо­ри­сов. Как ко­гда — то фран­цу­зы, по­стро­ив­шие обо­ро­ни­тель­ную ли­нию Ма­жи­но с опо­рой флан­га на ней­траль­ный Бе­ни­люкс, так и ар­мя­не со сто­ро­ны мир­ных, лояльных Ба­ку, мо­ло­кан­ских Рус­ских Бо­ри­сов, в которых мне случайно вместе с генеральской комиссией удалось попасть на свадьбу, не за­ло­жи­ли про­ти­во­тан­ко­вых мин. Как я не подсказывал Шагану, он отмахивался: портить отношение с русским селом, в котором он знал чуть ли не всех, ему казалось странным. Как, впрочем, и с азербайджанскими стариками, соседями  Карачинара. Они же все в одной школе учились. Бу­дей­кин, ве­ро­ят­но, знал об этом. У за­хва­чен­но­го шаумянски­ми опол­чен­ца­ми не­за­дол­го пе­ред тем омо­нов­ско­го “Гра­да”, отка­за­ла элек­тро­ни­ка, ар­мя­не еле ута­щи­ли его вместе с ракетами, которые могли бы очень помочь остановить захват бывшего партизанского края. Око­ло 15 ты­сяч бе­жен­цев че­рез Гю­ли­стан ушли в Атерк. Но танки догнали их и там. Спас Тертер, через который танкисты не решились переправляться, а мост карабахцы успели взорвать перед их носом. Количест­во по­гиб­ших жен­щин и де­тей не опуб­ли­ко­ва­но, что­бы не возбуждать ан­ти­рус­скую вол­ну. Где он, род­ст­вен­ник нар­ко­ма, в Атер­ке?- ко­гда фронт встал, мне ни­кто не от­ве­тил. Ру­баш­ка ему бы­ла бы очень кстати. Ему, как и прочим – пришлось отступать, бросив ухоженный, обставленный  дом, роскошный сад, винный подвал. Вскоре рус­ские танкисты ука­ти­ли до­мой про­пи­вать “серебряники”, прихватив бочки великолепного карабахского вина, какого москвичи пробовали только когда им привозили кавказские друзья. Остальное имущество разграбили омоновцы Азербайджана. А ар­мя­не стали го­то­вить­ся к от­вое­выва­нию своих до­мов и зе­мель. Мы с Егишем подоспели, когда уход танкистов решил исход боя у плотины на выходе Тертера с Нагорного Карабаха на равнину, и часть сил армяне перебрасывали к Атерку и Чепару. Нас обогнала машина разгоряченных боем, но веселых, молодых бойцов, со своей медсестрой (у меня на пленке – её устное письмо в Ереван к матери, которая не знала, куда уехала дочь) и одним легко раненым. В Атерк мы приехали, когда его только что освободили, и после трех выстрелов автомата ниже дома поселкового правления оттуда привели пленного азера. Он был без рубашки, по низу груди перевязан узеньким бинтом с протечкой крови на спине.  Егиш, знающий по-азербайджански, помог мне расспросить паренька,  что его повело в Карабах. Оказалось, – он хотел  учиться, но его заставили воевать с армянами. Как он хотел учиться в Москве, не зная русского, – он так и не объяснил.

Подошли фидаины и сказали, что в доме выше, (Атерк весь по крутым склонам  прибрежных холмов), обнаружено обезглавленное тело пожилой армянки. Закутанное в не по погоде теплые пестрые одежды, небольшое тело лежало недалеко от дома, головы не было, шея прикрыта  каким-то платком, полураскинутые ноги в теплых штанах, заправленных в теплые чулки, могли принадлежать как мужчине, так и женщине. Но теплые вещи, и сам размер сгорбленной фигуры  выдавал старушку. Крови не было видно, рядом с шеей — кучка щебня, которую я принял было за голову. Ниже, по скату, – дощатое  строение отхожего места, в яму которого азеры, вероятно, и сбросил голову. Немолодой армянин, приведший нас к телу, попробовал своим костылем перевернуть его, рассмотреть,  кто это. Но в это время подошел еще один селянин и сказал, что в доме выше по склону, – еще два трупа, тоже обезглавленные, но головы там рядом.

* * *

Сам жест, когда труп двигают концом палки, как неодушевленный предмет, заставил меня вспомнить далекий 1944 год, Семипалатинск. Я провожал на внутригородской поезд подружку сестры, Агнессы. Фармацевт Женя приходила к нам (с мамой и сестрицей) в гости.  В войну близкие люди опять стали ходить к друзьям, что почти исключалось в предвоенные тридцатые годы, но я их пережил в детдоме и потому привезенный к маме в ссылку перед войной, естественно вписался в семейные доарестные обычаи голодных, но еще не вконец запуганных «ежовских» годов.

Сестра, хирург железнодорожной больницы, приводила меня на свои операции, и поэтому я знал некоторых её сотрудников. В войну она сопровождала солдатские эшелоны уже раненых или только направляемых в мясорубку войны. Железная дорога считалась частью Красной Армии, а оставшийся после сталинских репрессий скороспелый комсостав войну с квалифицированными немцами вел, затыкая свою малограмотность пушечным мясом, благо СССР имел его во много раз больше Германии …

Провожая Женю, я на перроне станции Третьего Километра увидел тело молодого, как я думал, пьянчуги, рядом с кассой. Ненавидя пьяных, я брезгливо, ногой, ткнул его в щеку. Голова совсем свободно, как на ниточке, повернулась, и я на левой стороне шеи увидел маленький свежий надрез, почти баз крови. Меня как то потрясло мое собственное неуважительное отношение к телу, очевидно, только что убитого, но человека! Подумалось, что вот такая смерть предстоит и мне — за хамство.

Мертвых я видел и в детстве: в Саратове похороны умерших дома, даже в голодные годы нередко устраивали торжественно, с оркестром, медленным шествием по улице, занимая всю проезжую часть. Прохожие, услыхав траурные звуки, останавливались, некоторые мужчины снимали шапки, хотя креститься опасались, оглядываясь. Дети тоже прекращали свои детские дела перед важностью происходящего. Но так хоронили далеко не всех. Длинный труп мертвого нищего, что просил милостыню на улице, по дороге в школу, когда он умер, грузили на подъехавшую долгушу, как бревно, поверх уже лежащих там тел, прикрытых рогожей. Только вчера я, накормленный, проходил мимо. Туманная мысль, что надо бы недоесть кусочек хлеба и подать ему, (но ведь он просил копеечку, как ему дать хлеба?) промелькнула и исчезла, – надо было в школу торопиться. Первый класс. Папу еще не посадили. Замерещилась и пропала вторая мысль, а если бы я дал ему поесть, остался бы он жив? Ведь я же был сыт и немного недоесть – было бы не страшно. И эта мысль ушла, но не совсем, хотя и не сделала меня более человечным.

Вблизи  мертвого я видел, когда участник наших мальчишеских игр, цыганенок Саня, сын нашей домкомши, после дождя наступил босой ногой на упавший провод. Почему-то у него на руке была рваная рана с оголенным мясом, уже не кровоточащая. Говорили, что он ухватился  за железный столб поддержки трамвайных проводов, что его и убило. Он был физически более развит, чем остальные ребята нашей кампании, и перед дождем показал несмышленышам, на своей младшей сестре Тонечке, – что и как делают наши родители, чтобы мы родились на свет Божий. И вот его не стало. А Тонечку я видел тридцать лет спустя в Саратове, когда работал в Уральском отряде Института Геологии  Саратовского Университета.

Представления о религии у меня тогда не было. Тетушка Саша, что помогала маме воспитывать нас, вечерами молилась в своей каморке на большие темные иконы. Обидевшись на неё, я как то плюнул в сторону иконы Божьей Матери, чем очень опечалил тетушку. И, безусловно, заслужил все наказания, но понял это  много лет спустя. А вот как только заболевал,– мама отвозила меня к крестной, своей старшей сестре, Маме Леле, где я очень любил бывать и на Пасху. Но в те времена детей не обучали религии, чем обеспечивали ущербность нас и  Государства. Тем не менее, как только напрокажу чего, забивался в уголок и мысленно просил прощения у Матери Божьей, в какой-то мере сливающейся у меня с образом всех близких мне – Мамы, Тети Саши и Мамы Лели…

Умершую маму я не видел – приехал, когда сестра  уже похоронила её. Также не успел проститься и со своей первой дочерью, Машей.

Получив телеграмму, привез все имущество к дверям кладовки, пошел к начальнику, демобилизованному полковнику, Диомиду Петровичу сказать, что уезжаю, рассчитаемся в Алма-Ате, пусть Нина Францевна (завхоз) примет все, что за мной числится, в том числе и остаток аммонала, а ему принес капсюли (взрыватели). Он отказался, не имея прав на ведение взрывных работ. А Францевна – спала у него и встать не захотела, обидевшись, что вечером, по пьянке, я её домогался. А утром – расплата — телеграмма, что Машка присмерти. Я не сразу нашел большую лужу, в которой можно было бы закопать капсюли, обезопасив людей, зато шофер нашей машины, что повез меня на вокзал, лужу нашел сразу, и мы долго копались в ней. На поезд, конечно, опоздал. Вернувшись, – сдал все дела, благо работа уже завершилась, и вся партия готовилась к возвращению в Алма-Ату. Уехал следующим поездом, и захватить Машку живой не успел.

Дорогие ручонки, что обнимали меня за шею, когда я таскал её по врачам, лежали скрещенные на груди. В щелочки полузакрытых глаз было видно, что они из серо-голубых, как у Зои,  за лето стали карими, как у меня. Никола Бакшейчик, огромный, выше меня мужик, помог снять гробик со стола нашей комнатки в общежитии, и мы отнесли его на машину. Я не знал, что надо делать, как себя вести. Как мою кровинку, умницу, которой так пренебрегли мы, оставив одну в больнице, теперь вот надо отвезти на кладбище и закопать.

Все так – мне наказание, вполне заработанное и далеко не полное. А Машки, подаренной мне такой сообразительной, больше нет, и вот, это маленькое тельце – все, что от неё осталось, но это уже не она. Через день, после вещего сна Зои крестик её, снятый в больнице, закопали у креста, сваренного из полудюймовых труб.

* * *

…  Освободить свою землю при мне  карабахцам  уда­лось час­тич­но. Оче­редь Шау­мян­ско­го рай­она пока еще не по­до­шла. В нем хо­зяй­ни­ча­ют азе­ры до сих пор, и об этом — всеобщее молчание, включая даже армян. Что ответить мне на том свете на вопрос Шагена о Вериншене? Ведь это он включил меня (для подстраховки, если армянам не удастся пройти оцепление блокады) в шаумянскую делегацию на провозглашение суверенитета. Шаген погиб, что я скажу ему? Там ведь только правду  принято говорить, в отличие от наших политиков и дипломатов на этом свете.

Ар­мя­не про­шли че­рез всю мою жизнь, так и ос­тав­шись не по­ня­ты­ми до кон­ца. Как ни пытался я в меру сил помочь этому замечательному народу, — не получилось у меня почти ничего.

И не случаен, конечно, мой интерес к Карабаху, и мое появление там.

В на­ча­ле “Ка­рабах­ских со­бы­тий”, увидев воочию армянское горе, я, вер­нулся в Мо­ск­ву и по­пы­тал­ся ини­ции­ро­вать по­ездку в Ка­ра­бах рус­ско­го цер­ков­но­го слу­жи­те­ля. Там уже бы­ли кор­рес­пон­ден­ты раз­ных сор­тов, депу­та­ты раз­ных уров­ней, пи­са­те­ли, но свя­щен­ни­ков из Мо­ск­вы не бы­ло. В Ве­рин­ше­не до­го­во­рил­ся с о. Тер-Гри­го­ром, в Сте­па­на­кер­те — с епи­ско­пом Пар­ке­вом, в Эч­ми­яд­зи­не — с епи­ско­пом Нер­се­сом. Все со­глас­ны, однако тре­бу­ет­ся бу­ма­га. Я ее на­пи­сал в Ере­ва­не, но в Эчмиадзин от­пра­вил  не офи­ци­аль­ной по­чтой, а че­рез Ка­ра­бах­ский ко­ми­тет. Она по­те­ря­лась. Воз­мож­но, по­то­му, что от ча­ст­но­го ли­ца. Мы же все воспитанники большевизма. То­гда я об­ра­тил­ся в Мо­ск­ве к на­стоя­те­лю Вы­со­ко-Петровско­го мо­на­сты­ря  (тогда еще не воз­ро­ж­ден­но­го!),  о. Гле­бу,  в ми­ру — док­то­ру гео­ло­го-ми­не­ра­ло­ги­че­ских на­ук, Глебу Алексаенровичу Ка­ле­де, (офи­ци­аль­но­му оп­по­нен­ту на за­щи­те док­тор­ской дис­сер­та­ции М.И. Грайзера, знавшего его по фронту сотрудника ЛОПИ,  всегда доброжелательного руководителя соседнего со мной (в Люблино), тоже заполярного, Анабарского отряда. Отец Глеб, воевал по благословению, будучи  дьяконом доктором гелого-минералогических наук. На его мирском пиджаке — че­ты­ре ря­да планок ор­де­нов и ме­да­лей (ны­не покойный, цар­ст­во Ему не­бес­ное!) — со­гла­сил­ся ехать в Ка­ра­бах, но только по бла­го­сло­ве­нию пат­ри­ар­хии Мо­с­ков­ской, а зна­чит по при­гла­ше­нию армянской Апостольской церкви. До­бить­ся этого в Мо­ск­ве мож­но бы­ло через мо­с­ков­ско­го епис­ко­па армянской епархии, о. Ти­ра­на.  После  Бакинской рез­ни 1990 го­да и пер­вых по­гро­мов в Ка­ра­ба­хе, он при­ютил в хра­ме бе­жен­цев, рас­пре­де­лял ме­ж­ду ни­ми бла­го­тво­ри­тель­ную по­мощь. Значит поможет.  Но встре­ча с ним оза­да­чи­ла. О.Ти­ран ка­те­гори­че­ски заявил, что де­лать пра­во­слав­но­му свя­щен­ни­ку в Ка­ра­ба­хе не­че­го, да и я не имею пра­ва вме­ши­вать­ся в эти де­ла: не ар­мя­нин. Но Ша­ген Мег­рян, предсе­да­тель Шау­мян­ско­го рай­ис­пол­ко­ма и ру­ко­во­ди­тель вос­ста­ния шаумян­цев – назначил меня третьим членом де­ле­га­ции на про­воз­гла­ше­нии су­ве­ре­ни­те­та Ка­ра­ба­ха, зна­чит, рас­счи­ты­вал на ме­ня. Его уби­ли, и как я оправ­дал его до­ве­рие, — мне от­чи­ты­вать­ся на том све­те пе­ред Пра­вед­ным су­дом! Однако, о. Ти­ра­на я не убедил, со мной он на эту тему отказался говорить. Он слишком оглядывался на власти мирские, на мирские интересы, прежде всего — правителей России, не упуская и своих собственных… (В 2002 г. его заменили, слава Богу, кажется, – лишив и сана). Не довелось о. Глебу побывать в Карабахе.  Умер он еще до отставки о. Тирана, перед ней все же согласившегося на контакты армянской церкви с Российской  Патриархией, при содействии Московской армянской Общины, русским членом которой я стал с момента её организации. Противоестественно противиться связям христианских церквей. Укреплению их активно содействовала община под руководством академика С. С. Григоряна,  значительно окрепли они при создании Союза Армян России (САР) инициировавшего постройку кафедрального храма Апостольской церкви в Москве.

И все же, ар­мя­не для ме­ня — пре­ж­де все­го Тать­я­на. Да­ле­кая звез­да.

По пу­ти из Ка­ра­ба­ха, в Ма­те­на­да­ра­не я ви­дел древ­ние ар­мян­ские руко­пи­си с ри­сун­ка­ми на по­лях. Ока­зы­ва­ет­ся — ар­мя­не бы­ли и ры­жие, с голу­бы­ми гла­за­ми. Та­кие го­лу­бые вжи­вую я ви­дел у рос­сий­ско­го полковни­ка, ка­ра­бах­ско­го ар­мя­ни­на, Фе­лик­са, ру­ко­во­див­ше­го у Ша­ге­на шта­бом пар­ти­зан Шау­мян­ско­го рай­она. Сре­ди ка­ра­бах­цев есть та­кие гла­за, редкие даже в Рязани. В Ара­рат­ской до­ли­не пре­об­ла­да­ют чер­ные. Но не бар­хат­ные неж­ные, как све­тят мне из мо­ло­до­сти че­рез мут­ное стек­ло вагон­ной две­ри.

Все материалы проекта «Карабахский фронт Москвы»