ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

Посвящается светлой памяти матери
автора – Тамаре Акоповне Бараказян.

На последнее собрание актива армянской общины в городе N ее энергичный председатель, господин Емшоян, принес совершенно неожиданную для всех присутствующих новость. Давая собравшимся понять, что они посвящаются в некую, пока еще недоступную всему остальному человечеству, тайну, он объявил:
– Мне там!.. – Емшоян поднял полувытянутый костлявый палец выше густой растрепанной шевелюры, – предложили взять на баланс нашей общины очень ценную штуку…
Председатель обвел цепким взглядом каждого и медленно опустил указующий перст в исходное положение, удобно располагаясь в кресле.
– Понятно! Это хорошие компьютеры для наших детей! – первой поспешила высказать свою догадку госпожа Регинэ – неправдоподобно-рыжеволосая учительница иностранного языка.
Все разом повернули головы в ее сторону и тотчас вновь обернулись к Емшояну, чтоб не упустить мгновения, когда его лицо выразит реакцию на версию. Лукавая ухмылка председателя дала понять, что догадка “иностранки” слишком далека от сути дела.
Госпожа Регинэ сидела в дальнем углу громадного кабинета председателя, но яркий румянец, покрывший ее лицо, заметили все. Возможно, именно это розово-красное сияние щек попавшей впросак учительницы и возбудило особую ярость у пучеглазого, толстошеего верзилы Арсена. Он, как драчливый бык, накинулся на Регинэ:
– Что за глупость пришла тебе в голову! Какое время говорить людям о каких-то финтифлюшках, когда у нас и наших детей и без того тысяча забот.
Арсен сердито оглядел присутствовавших, желая уловить единодушное одобрение своего мнения, а у “легкомысленных” участников собрания отбить охоту впредь отвлекать людей подобной ерундистикой. Интуиция делового человека подсказывала Арсену, что сегодня, наконец-то, Емшоян предложит своим подопечным что-нибудь стоящее серьезного внимания.
Почувствовав поддержку Джульетты, госпожа Регинэ набралась уверенности:
– Сейчас приближается век, который ученые называют веком информатики и компьютера, без которых немыслимо будущее цивилизованного общества! Нам уже сегодня необходимо начать готовиться, чтоб вступить в грядущее достойно! Мы не имеем права, проявив недальновидность, лишить наших детей хорошего образования, а значит и хорошей жизни! Когда я была в Париже, а это было уже довольно давно, мне там показывали армянскую воскресную школу, где дети углубляли свои знания родного языка с помощью компьютеров и дисплеев! Вот!.. Такая у них замечательная база! А что у нас?!
Патетическая речь госпожи Регинэ произвела на присутствовавших сильное впечатление! Почти все почувствовали себя по-новому ответственными перед будущими поколениями соотечественников, которым грозит незавидная участь. Но и мнение предприимчивого, всегда сытого, уверенного в себе Арсена тоже показалось не лишенным смысла. Все сникли. Пожилой директор самой показательной школы, желая сохранить честь мундира, поднять престиж своего департамента и приободрить присутствовавших, торжественно заявил, что в его школе уже давно есть два компьютера, выделенные Министерством просвещения, а утвержденная наверху программа предусматривает уроки по компьютерному обучению. На это Джульетта тут же бойко отозвалась, что из одного компьютера пошел дым при первом же включении, а другой так ни разу и включали, потому что сразу пропали все шнуры и вилки, оставшиеся детали из них давно растащили и сейчас эти компьютеры годятся разве что только для свалки.
Почтенный директор здорово возмутился “наглой клеветой дерзкой девчонки”, но его с пониманием остановил персональный пенсионер республиканского значения,, диабетик Бено Исаевич Шрешьян. Чтоб разрядить обстановку, он обратился к госпоже Регинэ:
– Вы сказали, что бывали в Париже и посетили там армянскую школу. Но неплохо вам было бы знать, как обстоят дела и в наших местах – школах!
У госпожи Регинэ расширились густо обведенные краской глаза:
– Помилуйте, но я сама работаю в школе.
– Совершенно верно! – невозмутимо продолжил Бено Исаич! – А почему вы, дорогая, ничего не говорите о том, что в Париже на кладбище Пер-Лашез похоронены такие выдающиеся армяне, как наш последний царь Левон VI и великий военачальник Андраник? Кстати! Я никак не могу простить известному политику из Еревана того, что он посмел бросить тень на великого человека. Кто дал ему право критиковать того, кто сегодня является символом нашей воинской доблести и благородства! Не уважать и не почитать Андраника значит так же относиться и ко всему своему народу!
После столь категоричного заявления Шрешьяна, Арсен похвастаться, что дома у него, на стенке, на самом видном месте, висит большой портрет Андраника верхом на белом коне. Эту работу Арсен заказал за большие деньги известному армянскому художнику еще в те времена, когда даже произносить вслух имя полководца было небезопасно.
Студент Лорен Бурбушьян – “друг и соратник” Джульетты по общественной деятельности – не без ехидства поинтересовался, сколько долларов может сегодня стоить эта картина без рамы. Арсен на миг простодушно задумался, но вовремя смекнув, что в вопросе возможен подвох, рассердился:
– Подначивай лучше своих родителей да приятелей, а я тебе, молокососу, не ровня и не шут-масхара, чтоб надо мной подшучивать. Всяк сверчок знай свой шесток!
Возмущаясь Бурбушьяном, Арсен перешел на всех молодых, недовольный их воспитанием. Пожилые тотчас же подключились к этой критике. В ответ те стали шумно пререкаться и подтрунивать над старичками. Ситуация в кабинете Емшояна вышла из-под его контроля, и он сделал попытку овладеть ею.
Кабинет находился в городской ратуше и был столь внушительных размеров, что моментально развеивал малейшие сомнения в важности поста его хозяина в сложнейшей иерархии управления городом N.
Стоит описать во всех подробностях кабинет Емшояна. Недаром деловые люди придают облику своих служебных помещений особое значение, не меньшее, чем своей внешности, стараясь внедрить желательный для себя образ в сознание окружающих. К тому же описание помещения, должно быть, удовлетворит здоровое любопытство читателя. Ведь случается, что иногда с интересом заглянешь в раскрытые окна чужого дома…
Главным атрибутом кабинета был, естественно, письменный стол. Большущий, Т-образный, обставленный тяжелыми стульями с мягкими сиденьями. Во главе стола стояло массивное кресло с высокой спинкой, похожее на судейское место. На столе масса всевозможных канцелярских принадлежностей: старый и давно не употреблявшийся чернильный прибор с подставками из меди и пестрого мрамора, с потускневшими пустыми хрустальными чернильницами и расколотым пресс-папье. Из грациозного мраморного кубка торчали и пригодные, и непригодные ручки и карандаши. Тут же пухлые папки и разные блокноты, магнитная скрепочница, дырокол, плетеная из прутьев корзина для деловых бумаг. Довершал убранство стола неизменный перекидной календарь, весь перемаранный пометками владельца.
Рядом, по его правую руку, специальный столик с множеством телефонных аппаратов, переключателей, кнопок, обеспечивающих связь с начальством и внешним миром. Громоздкий старинный, почти антикварный, но облезлый сейф соседствовал с современной многоярусной “стенкой”, облицованной “под дуб”, с почти пустыми книжными отсеками, в одном из которых одиноко стоял крохотный телевизор. Вдоль побеленных стен были расставлены невзрачные жесткие стулья и диван-оттоманка с потертой кожаной обивкой. На стене, за креслом, где раньше по традиции красовался портрет очередного руководителя страны, сейчас висела увеличенная фотокопия старой гравюры столь же старого здания ратуши города N. Большие светлые окна, лампы дневного света по стенам и ветвистая люстра, похожая на странное деревце, растущее корнями вверх, давали такое изобилие света, что вместо, надо полагать, желаемого эффекта торжественности возникало противоположное ощущение гнетущей холодной унылости казенного учреждения.
Емшоян принимал всех одинаково учтиво, но многие посетители здесь чувствовали себя скованно и терялись. Тем не менее, сюда даже без особой необходимости, а тем более дела, часто наведывались многие соотечественники председателя. Кое-что из них искренне им гордился. Зато многие, конечно же – завистники, злословили, что Емшоян, мол, стал обладателем светлого кабинеты путями темноватыми и не легко постижимыми. На это “болельщики” возражали, что так запросто, кому попало, заниматься делом и блаженствовать в просторной обители столь серьезного ведомства, никто не позволит. А раз уж Емшояну доверяли, то и относиться к нему должно с уважением и почтением. Такого же мнения придерживался, что и говорить, и сам председатель.
– Стоп! Стоп! Стоп! – несколько повысил тон председатель, пытаясь урезонить Арсена, а заодно и всех остальных. – При чем здесь, ей-богу, компьютеры, школы, наш покойный царь, умерший пятьсот лет назад! Наконец Андраник, Париж и все этакое? Лучше выслушайте меня! Нам предложили взять яхту…
Все разом притихли, ошеломленные и пораженные. Но через минуту на Емшояна обрушился шквал вопросов: “Что за яхта? Какая яхта? Инч яхта? Почему все-таки яхта? ”
Отставной военный Джаджахов, приняв позу Наполеона, изрек с театральным пафосом:
– Насколько мне известно, яхты относятся к разряду плавсредств, а нам нужен сухопутный транспорт. К тому же с высокой проходимостью в условиях высокогорья! Неужели нашему председателю неведома эта аксиома? Необходимо вовремя исправить недоразумение!
У пожилых новость Емшояна вызвала негативную реакцию. В общем, их мнение сводилось к тому, что странный дар не что иное, как розыгрыш или издевка. Им, старикам, пенсии сейчас хватает разве что только на хлеб, да и то всего на несколько дней. А тут кто-то вздумал прислать подарок для праздных развлечений?!
Два старых неразлучных друга, в молодости спортсмены-борцы, кумиры тогдашней молодежи, Сашико Шариманов и Баграт Еганов – потом уже первый из них многие годы заведовал баней, а другой буфетом при ней, – удивлялись:
– Кто сегодня преподносит такие подарки? Ведь даже туту , что раньше росла беспризорно почти во всех дворах и на улицах, сегодня продают на базаре чуть не по цене сырого говяжьего хаша . А прежде каждый нищий мог задарма набить ягодами желудок. Ешь, сколько влезет!
– Мир разрушился! А ты плачешь о туте, что выродилась почти везде? – обратился к другу Еганов. – Сегодня даже умяться хорошим туалетным мылом или сходить в баню стало событием, так все дорого. В банях запросто оставляли его после купания, и к концу дня можно было легко набрать несколько килограммов всяких сортов.
Сократ Соломонович Сандросян, в прошлом ответственный работник профсоюза то ли легкой, то ли тяжелой промышленности высказал конкретное пожелание: загнать всех нынешних правителей на эту самую яхту и затопить ее в открытом море.
Молодежь прореагировала на новость по-своему. Сообщение председателя привело ее в буйный восторг. Какой-то парень в шикарной дубленке воззрился на Емшояна, как на эстрадную суперзвезду. На собрании у Емшояна он сегодня присутствовал впервые. Его привел с собой Бурбушьян. В дубленке ему было явно жарко – уже несколько дней как сильно потеплело. Парень поминутно вытирал вспотевшую шею и с восхищением бормотал, так, что было слышно во всем помещении:
– Яхта! Какой кайф, яхта! Молодец председатель! – на что Бурбушьян всякий раз наклонялся к нему и шептал на ухо:
– Видишь? А ты не хотел идти!
Слова об “открытом море”, брошенные Сократом Соломоновичем, навели ребят на заманчивую идею совершить плавание вокруг света с посещением армянских общин. В зарубежье. Емшоян мгновенно подхватил эту смелую мысль. Джульетта взялась выяснять адреса общественных организаций и партий в диаспорах стран намеченного маршрута. Емшоян посоветовал Джульетте не надрываться напрасно, так как в любой стране пара пустяков увидеть соотечественников, зайдя там в армянскую церковь. А найти ее не стоит никакого труда – первый же полицейский укажет адрес. Да и сами соотечественники не замедлят встретить наших ребят, узнав из средств массовой информации о прибытии яхты в порт.
Все с жаром принялись обсуждать идею молодых активистов общины.
Всех перекрыл голос Арсена:
– Ва-а! Я, как вижу, пришел на собрание сумасшедших! Сперва компьютер, потом еще какие-то глупости, а теперь этот пароход! На кой он нам черт? Чтоб эти бездельники гоняли по морям ветер? Или им дома мало гонять голубей? А ты тоже хорош! Собрался жить их дурным умом?! – кричал Арсен председателю. – Лучше бы добился хорошего помещения здесь, на твердой земле. А мы развернули стоящее дело. Собрали бы денег, купили хорошее оборудование и сырье, привлекли наилучших мастеров, работу бы людям дали. Тогда к делу подключились бы и другие крупные предприниматели. И все зажили бы по-человечески. И деньги нашему городу на благоустройство шли бы и шли…
– Да ну! Шли и шли бы… Сейчас заниматься производством, что кататься на ежике без штанов! – со знанием дела перебил Арсена язвительный Бурбушьян.
От этих слов у Арсена отвисла челюсть, выпученные глаза налились кровью и, чуть было, не полезли из орбит. Вдруг он издал такой вопль, будто бы у него одним махом вырвали все верхние зубы:
– Этот сопляк собрался учить отца, как делать детей?! Я с детства знаком и с производством, и с торговлей! Все перепробовал! И уж отлично знаю, какой вкус, какие закуски и вина оставляют после похмелья! Щенки! Только вылупились, а уж берутся учить людей уму-разуму. Тоже мне – дельцы! И дохлый осел им не поверит.
Но невозмутимый Лорен опять перебил Арсена:
– Нынешний бизнес совсем не тот, что был раньше! Вы, папаша, должно быть, еще не поняли, что прошли, увы, те времена, когда покупали местную кустарщину. Теперь от нее воротит даже ваших бывших клиентов!
Арсен вскочил тяжелым снарядом, впился руками в стол и оттолкнул стул так, что тот отлетел, как отстрелянная гильза. Не будь стола, не миновать бы Лорену узнать силу кулачища верзилы. Вторично издав оглушительный вопль, он вдруг вытащил бумажник, дрожащими пальцами извлек из него потрепанную визитную карточку с цветным фото и, размахивая ею, принялся повествовать, как однажды его сапожный цех посетил владелец этой карточки – коммерсант из Сингапура. Он был в восторге от ботинок, сшитых в его цехе, и с большой благодарностью принял одну пару в подарок. По клятвенным заверениям Арсена, сингапурцу ботинки понравились так, что он ходит в них и по сей день. И если б такие бездельники, как Лорен, не потрясли мир, то сегодня у Арсена был бы солидный контракт на поставку обуви в Сингапур. Бурбушьян опять спокойно заметил, что принимать подарки иностранцы любят не меньше нашего, а “потрясение мира”, на которое намекнул Арсен, произошло не по прихоти Лорена и иже с ним…
Тут вмешался Емшоян и категорически приказал Лорену уняться и не нервировать больше Арсена, между тем как тот все никак не мог успокоиться и с жаром продолжал уверять, что всю жизнь вел прибыльные дела повсюду, вплоть до Сибири и некого города Валяйки, где имел производство хрусталя и крышек для консервирования. Что три сезона подряд руководил где-то какими-то прищеблоками и держал целых два асфальтовых завода одновременно. Что ОБХСС неоднократно, но безрезультатно пытался впутать его в уголовное дело. И что он, однажды, чуть было не влип по вине компаньона с производством металлических сеток, будь они неладны. Что к тому же брат его дела был героем-фидаином1, вся его родня и он сам– потомки армян из города Муша, и потому он, как и все тамошние, совершенно не переносит легкомыслия!
– Арсен! Ну, прошу тебя, успокойся… Успокойся и выслушай, что я скажу! – умолял Емшоян. – Ребятам пришла в голову замечательная мысль! Пусть они отправятся, куда хотят, а мы им поможем. Пусти их! Они прославят и себя, и нашу общину, а главное – наш город. А когда путешествие успешно завершится, то и яхту, ставшую знаменитой на весь мир, можно будет продать за валюту с солидного аукциона, во много раз дороже, чем она стоит сегодня. Тогда и сделаем на вырученные деньги все, что ты предлагаешь. Кстати, вопрос получения помещения на твердой почве, а не на “твердой земле”, – поправил он, – я там! – уже согласовал. Вот только юридически осталось оформить. Это хорошее крепкое здание рядом со старой городской радиостанцией.
Тут на Емшояна нахлынула новая волна вопросов и комментариев. Бахчо Асламазов, знавший досконально все мельчайшие подробности истории города, сказал, что этим помещением обзаводиться не стоит – на его месте до революции располагались публичные заведения, и это сильно уронит престиж-общины.
– Может быть, вы, уважаемый Бахчо, – фыркнул Емшоян, – припомните, и что находилось там до первого пришествия Христа на Землю?
Обычно всякие разговоры о помещении для общины вызывали особую реакцию у ее представителей. Бурно обсуждать эту тему принялись и на сей раз.
Это было давней проблемой, и сдвинуть ее с места все никак не удавалось. Потому, должно быть, что долгие дискуссии, порой переходившие в перебранки, мешали установить – кто именно! И как?! – будет распоряжаться помещением.
Емшоян в спорах занимал неопределенную позицию, если не учитыввать того, что всегда, как и сейчас, умело отводил разговор.
Он рассказал, что яхта когда-то принадлежала секретному предприятию, которое то ли отправили куда-то в “джаандам”2, то ли расформировали. Сейчас она на приколе в надежном месте на городском водохранилище, и ей требуется легкий ремонт. Желающих прибрать к рукам яхту много, и после инвентаризации 19.. года она стоила около двухсот тысяч. Учитывая, что с того времени цены выросли более чем в сто раз, не трудно представить, на сколько потянет сегодня.
Старик Еганов уточнил, что на некоторые товары цены выросли почти что в тысячу раз. Ведь раньше на его пенсию он мог купить ровно десять тысяч коробков спичек, а сейчас от силы – шестьдесят!
– Тем более! – охотно согласился Емшоян, и, чтоб разговор снова не уклонился в сторону, деловито поручил кому-то из молодых, не откладывая, составить план с перечнем мероприятий для организации мореплавания с указанием сроков и исполнителей.
– Господин Емшоян! А к какому классу яхт относится данное судно? – полюбопытствовал художник Гарун Дургалян, мужчина средних лет и среднего же роста, с аккуратной бородой и усами, как у императора Николая II.
– Что-о?
– Я спрашиваю, что это за яхта? Какое у нее водоизмещение? Ход парусный или от двигателя? Сколько у нее мачт, а если имеется мотор, то какова его мощность? Расскажите-ка обо всем этим подробнее!
Дургалян уставился на Емшояна неотрывным сверлящим взглядом, от которого председателю стало не по себе. Тон, которым были заданы эти “дурацкие вопросы”, очень ему не понравился. Его охватило изнутри острое нарастающее жжение. Несколько десятков других, не менее любопытствующих глаз и ушей, мигом навострившихся в ожидании ответа, окончательно обозлили его.
Ему вдруг померещилось, что его хотят загипнотизировать и нарисовать непристойную карикатуру. Он незаметно ущипнул себя и с отвращением представил когда-то виденные картины Дургаляна. Это было на выставке-продаже работ художников – представителей общины. Ее организовал с помощью городских властей – по случаю какого-то всемирного праздника, кажется, в честь юбилейной даты открытия Америки. На всех картинах Дургаляна красовались ужасно правдоподобные жучки, козявки, мурашки, червяки и гусеницы… Вся мелкая тварь была изображена с такими подробностями, с таким тщанием и терпением, что председатель опешил: кому это нужно? А ведь художник потратил столько времени и сил! Вот и сейчас то же самое. Если ему не жаль впустую растрачивать себя, то пусть побережет хоть других и не пристает с такими никчемными и подробными расспросами.
Расстроенный Емшоян отрешенно уставился на свои часы: равномерный бег шустрой секундой стрелки обычно помогал ему приходить в себя.
Уловив резкую перемену и настроение председателя, его сторонники кинулись ему на помощь:
– Ты спрашиваешь у нашего председателя о таких мелких подробностях, будто он конструктор этой яхты. А ты сам кто?! Ее покупатель? Чего пристал к нему с неуместными расспросами, как дотошный клиент! Чего лезешь смотреть дареному коню в зубы! – накинулся на художника Миша Кацахян – “правая рука” Емшояна в делах общины. Он исполнял при ней обязанности то ли бухгалтера, то ли казначея и занимался самыми хлопотливыми вопросами.
Сандосян заметил Канахяну, что яхта пока еще в дар не получена и от нее не поздно и отказаться. Подобное заявление возмутило и взбудоражило молодежь, и слышать не желавшую об отказе от яхты. Тем временем Емшоян немного поостыл и с подчеркнутой укоризной попросил Гаруна относиться к собранию с уважением и не заводить речи о том, что интересует лишь его одного. И к тому же недвусмысленно намекнул, что за деревьями не худо бы увидеть и лес…
Дургалян принялся объяснять, что интересующие его “мелочи” очень важны и существенны в столь серьезном и ответственном намерении, как плавание на яхте в океанах, и что ему, художнику-реалисту, не пристало, указывая на кучу дров, утверждать, что это живой лес…
Но художника уже никто не слушал. Говорил Емшоян. Он поручал Кацахяну приобрести недорогие, скромные сувениры для соотечественников за границей.
– Лучше вообще отменить всю эту затею с путешествием, – категорически возражал Кацахян, – чем позориться на всю заграницу дешевкой из магазина уцененных товаров! А купить что-нибудь приличное я не могу, ведь в казне у нас – кот наплакал. Наши предки на весь мир прославили наш город своей щедростью и богатством! Так что ж нам мелочиться!
Предложение об отмене путешествия нашло немало сторонников. Язвили, шушукаясь: “В драных плостах1 за границу в гости собрались”.
Но открыто в поддержку Кацахяна не выступили, и мло того, на него налетел Шрешьян:
–Ты что же, хочешь нагрузить яхту бриллиантами?! Тоже мне, магнат! Такого не могут позволить себе даже потомки Манташева или Гюльбекяна! Предки! Предки не пыль людям в глаза пускали, а делом занимались! Тем и прославились. И нам бы поступить так, чтоб не перегнуть палку не пересолить шашлык!
Был Шрешьян за или против морского вояжа, так никто и не понял. Но и уточнять не стали. Знали, что из-за болезни ему давно было пора идти домой. О себе Шрешьян частенько говаривал, что он всю жизнь выступал против всяких, как он выражался, “перегибов и перехлестов”. В карьере это принесло ему несколько “выдвижений” и столько же “задвижений” в министерстве каких-то заготовок. И все же бескомпромиссная принципиальность, мол, помогла ему, в конце концов, добиться заслуженного звания и, соответственно, почетной персональной пенсии.
Аргументы Кацахяна не понравились и госпоже Регинэ. Она выступила более определенно
– Во-первых, дорогой Миша, – сухо заявила она, делать дорогие подарки малознакомым людям неприлично! Во-вторых, важны не сами подарки, а, как говорил Антуан Сент-Экзюпери, “человеческое общение”! И, в третьих, яхте непременно надо дать название. Учитывая особенности намеченного мероприятия, предлагаю назвать ее “Дружбой”!
Джульетта не согласилась с некоторыми соображениями госпожи Регинэ:
– На долю нашего народа потому и выпало столько несчастий, что кое-кто из армян относится к своим соотечественникам как к “малознакомым людям”!
Последние слова Джульетта произнесла, подчеркнуто пародируя Регинэ. Она убеждена, что понятие “соотечественник” означает значительно больше, чем “малознакомый человек”. И название “Дружба ей совсем не понравилось. Если в связи с яхтой намечено такое грандиозное событие общенационального значения, то и название должно быть соответственным. Она предложила назвать яхту “Айк” или “Айстан”. И еще потребовала, во избежание возможных недоразумений и склок, сейчас же определить все условия отбора делегации, то есть команды мореплавателей.
Емшоян решительно заявил, что принцип отбора один: поедут самые достойные по результату открытого конкурса и, главное, на основании медицинского заключения о здоровье желающих отправиться в нелегкий морской вояж.
Шрешьян согласился со столь демократичным принципом отбора, но попросил учесть старую примету: женщина на корабле – не к добру!
А взволнованная госпожа Регинэ снова вернулась к вопросу о “соотечественниках и о малознакомых людях”. Она принялась растолковывать Джульетте, что общечеловеческих норм культуры нельзя игнорировать даже при отношениях близких родственников, не говоря уж о соотечественниках. Но, убедившись, что слова ее совершенно не тронули девушку, повернулась к Шрешьяну и полностью согласилась с ним, по поводу старой морской приметы…
Пожилой директор школы тоже собрался было подтвердить верность приметы, но смачное “джадо”, с шипением вырвавшееся у Джульетты, вовремя остановило его.
От неожиданности все замерли, но в тот же миг расхохотались, а Емшоян, зная характер Джульетты, поспешил объявить, что никакие, ни новые, ни старые приметы не смогут повлиять на справедливое решение компетентного жюри.
В “цепную реакцию” включился и местный литератор Лурик Плусикян. На не совсем понятном, но, видимо, чистом армянском языке он изрек, что замечательное имя прародительницы армян Айка, как и само название армянского государства Айастан, правильно выглядит со звуком “h”, который , к сожалению, не произносится на некоторых других языках и отсутствует в некоторых алфавитах. Поэтому, во избежание искажений славных имен, яхту предпочтительнее назвать “Арарат” Это имя звучит знакомо, повсюду легко произносится и не менее дорого народу, чем названные.
Речь литератора для большинства была не совсем понятной.
Он употреблял слова, на местном диалекте, точнее, на местном жаргоне, в просторечии не употребляемые даже тем скромным числом людей, которые неплохо знали армянский. Как бы там ни было, но смысл выступления. Плусикяна усекли все. Доводы показались убедительными и были приняты без возражений. Литератор всегда говорил веско, спокойно и убедительно. Умел обходить щекотливые вопросы и подбирать приятные темы. Все это приводило его слушателей в умиротворение и душевное равновесие.
Плусикян давненько пользовался известностью среди читателей. Официоз тоже его признавал и даже благотворил, что дало ему возможность приобрести значительные связи, какими не располагали его коллеги из местной общины. Они часто сетовали на то, что, несколько владея “искусством” слова, он не замолвил и словечка в поддержку талантливых, но так и не “оперившихся” собратьев, а продвигал вперед заурядную бездарь. Было бы не совсем справедливо винить в этом метра лично, ибо на вершине существовавшей в среде местных литераторов “пирамиды” просторно, как известно, всем не бывает.
Отставник Джаджахов, с воинской аккуратностью облаченный в плащ полувоенного покроя, затянув ремень туже, встав по стойке “смирно” и набрав полную грудь воздуха, хорошо поставленным голосом с важностью поинтересовался:
– А во что правление общины собирается одеть наших матросов?
Он выразил твердое убеждение, что форма одежды экипажа яхты – существенная деталь в деле возрождения армянского мореходства. Фирма должна быть удобной, красивой, отвечать современным стандартам, но носить черты национальные!
Вопрос Джаджахова показался председателю более чем серьезным, но очень просто решаемым. Он, как способный ученик на сложном туре математической олимпиады, почти без обдумывания нашел правильный ответ:
– С пошивом формы для наших ребят лучше всего справится многоуважаемый Арсен с его швейным производством! Тем более, что сейчас оно у него не простое. А модели мы просим выполнить всеми чтимого художника Гаруна Дургаляна! Ведь его картины достойны висеть в лучших картинных галереях мира.
Последние слова Емшоян произнес с такой сладостью и теплотой, а присутствующие с таким почтением обратили свои взоры на художника, что тот растерялся.
Кацахян, который только что так грубо накинулся на Гаруна Дургаляна, сейчас глядел на него, будто вымаливал для себя уникальное средство от смертельной болезни.
– Простите, но я никогда не занимался собственно одеждой. Тем более форменной. Это ведь серьезная работа, целое исследование, требующее массу времени и сил! – пришел наконец в себя художник.
– Знаем, знаем! Конечно, серьезная! Но ведь и мы серьезные люди! И просим вас серьезно потрудиться. Работайте себе спокойно, не торопясь, изучайте материал, а мы вам будем помогать, – обещал председатель.
– Чем же вы можете мне помочь? Сидеть в библиотеках и изучать специальную литературу по истории костюма и мореходству?
– Самым важным! Материально – сухо отрезал Емшоян. – Вон, у Арсена задание не менее ответственное, чем у вас, а н и глазом не моргнул!
В отношении Арсена председатель высказал истинную правду. “Не хватало, чтоб я перед всякими молокососами разменивался на пустые расспросы”, – размышлял он.
– Но мне еще не удалось выяснить, какой экипаж у яхты. Нужны ли кроме матросской, еще и форма капитана, механика или, скажем, боцмана? – недоумевал художник. – Кстати, где вы найдете этих специалистов?
– Нигде! Наши ребята сами будут и капитанами, и матросами, – горделиво заявил председатель.
– А вы разбираетесь в навигации? – обратился к ребятам Дургалян.
– Что-о?
– В навигации! Морской науке. Точнее, науке мореходства.
– Разбираются, так разберутся! – быстро отозвался за ребят Емшоян. – Обучится у специалистов. Было бы крепкое здоровье и, главное, желание!
– На нашем городском водохранилище есть яхт-клуб. Я сам видел! – заявил парень в дубленке. – Там и обучался!
– Вот именно! На нашем водохранилище! А собрались в дальние моря! Есть разница?
– Ничего страшного! Пошлем их учиться в специальное училище, – опять поторопился с ответом Емшоян.
– А где деньги? У вас на счету, как сказал бухгалтер, одни нули!
– Пожалуйста, не язвите по этому поводу! – вскипел Емшоян. – Господин Кацахян, как и любой финансист, преувеличивает, точнее, преуменьшает наше финансовое положение. Для такого благого дела, как учеба, мы всегда найдем нужное количество средств!
“Лучше бы он собрал “нужное количество” для наших несчастных школ”, – пронеслось в голове у Регинэ. Совсем недавно председатель, в разговоре с ней о теперешнем состоянии учебы, посмеивался над своим молоденьким родственником и его сверстниками. Толком не знают даже простой арифметики, а собираются в банкиры. Удивлялся, что продолжают работать его когда-то прославленные, а ныне совершенно одряхлевшие учителя. Школа его тогда славилась, чуть ли не на всю страну, как одна из лучших. А в ее не менее знаменитом ансамбле народных танцев и музыки ведущим выступал не кто иной, как он сам. И очень расстроился, узнав, что руководитель ансамбля недавно помер. Вознамерился непременно навестить его старую вдову и даже оказать ей при первой же возможности материальную помощь…
– Я добуду денег у спонсоров, которые украсят своей рекламой борта нашей яхты! – распалялся между тем Емшоян.
– Но вы говорили и то, что яхта не первой свежести, что ее нужно ремонтировать. Кто это будет делать? – впивался взглядом в председателя Дургалян.
Председатель опять почувствовал себя отвратительно. Кровь ударила ему в виски, а корни всех ногтей вдруг стал раздирать нестерпимый зуд.
В душе Емшоян клял себя за то, что дал “проклятому зануде” это “идиотское” поручение. Нервно грызя зудящие пальцы, терпел, но в конце не выдержал и возмутился:
– Как вам не стыдно выдумывать небылицы! Ну, когда я говорил, что яхта “не первой свежести”? Откуда вы это взяли! Надо же? Такое придумать!
Недовольство председателя мигом перешло к “его людям”. Кацахян вскочил с места и, растопырив веером пальцы, возмущенно затряс ими в сторону художника. За ним подскочили еще несколько человек. Кому-то стало жарко, и он принялся открывать окно. Да так неумело, что другой взялся ему помогать. Какая-то женщина, боясь простудиться, предлагала открыть только форточку. Но ее не слушали. Поднялась суматоха. Кацахян и вовсе запретил хоть что-нибудь открывать – как бы не разбили стекло – и потребовал, чтобы все отошли от окон.
– Вы напрасно возмущаетесь! Простите, пожалуйста, если я кого-то обидел, – добродушно оправдывался тем временем художник. – Да! Вы не говорили так буквально, но ясно сказали, что яхте требуется ремонт, что она стоила двести тысяч по инвентаризации 19… года. Получается, что ей сегодня не меньше тридцати лет. Яхта такого возраста, да еще ожидающая нового хозяина на нашем водохранилище, никак не может быть в хорошей сохранности, то есть свежей. И кому вы поручите ее ремонтировать?
Все умолкли и уставились на председателя. И тут в дверь просунулась голова, а затем и весь человек: пожилой, кряжистый мужчина с аккуратно зачесанными волосами с легкой проседью. На нем была старая, но хорошо сохранившаяся черная кожаная куртка-пальто, какие носили влиятельные лица, в минувшие суровые времена их не столь краткого пребывания у власти, дорогие “фирменные” брюки современного фасона из ткани светлых тонов в крапинку и черные лакированные туфли-лодочки. В дополнение к ним – ослепительно-белые носки. Все это соответствовало последней моде, по которой одевалась определенная часть состоятельных жителей города N.
Вслед за ним в кабинет скользнул точно так же одетый молодой человек. Отличалась только совсем новенькая куртка. Благодаря множеству змеечек, пряжечек, хлястиков и карманчиков она выглядела очень экзотично.
Емшоян жестом подозвал вновь пришедших, крепко пожал им руки и усадил на свободные мягкие стулья вблизи от себя. Ими обычно пользовались по особому приглашению председателя.
В манере старых, опытных конферансье Емшоян представил пожилого собранию:
– Уста1 Алексо! Большой мастер на все руки! Спасибо ему, что наконец-то выполнил мою просьбу и зашел на наше собрание. И как нельзя кстати!
– Кто же не знает усту Алексо? – загремел Арсен. – Он ведь всем министрам и другим большим людям произвел ремонт и построил дачи. Серьезный он человек! И со всякой шпаной, лакот-лукутами, не водится. Моему шурину в деревне такой дом отгрохал, прямо дворец! Правда, уста дорого берет, да пусть заработанное пойдет ему впрок! Такая работа стоит того…
– Арсен! Перестаньте, пожалуйста, смущать человека! – остановила его Регинэ.
– Что твой шурин тоже министр? – с серьезным видом обратился к Арсену Лорен.
– Да у него такой достаток, что не нужно быть и министром, – с гордостью ответствовал довольный Арсен.
– А я хорошо знаю его деревню. Историческое место! – с умилением воскликнул Бачхо Асламазов. Там стоит армянская церковь десятого века! Шутишь?! Я бывал в той деревне еще лет сорок тому назад. Бога-ата-я была деревня!
– Ты бы сегодня туда поехал! Не узнаешь, как все изменилось! Куда ни глянь – всюду дворцы! – хвастался Арсен.
– Небось, ни разу не пригласил поглядеть! – упрекнули его молодые.
Арсен уловил в “упреке” долю юмора и отшутился. Обещал пригласить всех желающих с семьями и родней, но только после успешного завершения морского плавания на “Арарате”. Поклялся даже зарезать в честь такого события несколько баранов.
Емшоян поймал Арсена на слове и поручил Регинэ включить в план мероприятий экскурсию в его достопримечательную деревню.
Алексо и его спутник, должно быть, не ожидали застать здесь столь большое собрание. Сидеть тут им оказалось в тягость. Они громко позевывали, ерзали на своих стульях так, что те уныло скрипели на весь кабинет. А за окном, на площади перед мэрией, мальчишки гоняли в футбол грохочущей консервной банкой.
Шумные протяжные зевки Алексо и его спутника вкупе с жалобным скрипом стульев и ударами по жестянке за окном создавали такое интересное сочетание звуков, которое не оставило бы равнодушным даже самого взыскательного композитора модерниста.
Уловив настроение Алексо, председатель почтительно обратился к нему с просьбой взяться за “патриотическое дело” – помочь ребятам произвести один небольшой ремонт. Присутствующим же сообщил, что у мастера болеет жена и нельзя его долго задерживать.
Веский повод покинуть собрание приободрил усту. Менторским тоном старого философа он изрек, что никакого ремонта не сделаешь без стройматериалов, а из-за их непомерной дороговизны хороших заказов почти не стало. Поэтому он с семьей собрался в Голландию.
Емшоян принялся убеждать мастера не уезжать из N. Уверял, что скоро вернутся хорошие времена. Пугал неизвестностью чужбины, особенно в его преклонном возрасте, и трудностью получения за кордоном права на постоянное жительство и полноценной оплаты за труд.
Алексо деликатно соглашался с доводами Емшояна, но считал, что менять решение поздно, так как все уже улажено и оформлено и даже заказаны билеты на самолет.
Кацахян тут же вызвался куда-то пойти и мигом переоформить все документы, а заказ на билеты отменить. Но Емшоян остановил его, напомнив о других, не менее важных делах.
– Алексо! А кому ты оставишь свой красавец-дом на Розовой улице? – спохватился Бачхо.
– Поселю в нем на время родственника, – с неохотой отозвался уста и, напомнив об уважительной причине, удалился вместе со своим молчаливым спутником. Правда, напоследок пообещал Емшояну исполнить все-таки просьбу, если только ему предоставят стройматериалы.
– Я знаю Алексо более полувека! – заявил Еганов после ухода усты. – Он даром и занозу из пальца не вытянет! Такую отговорку придумает, что и не придерешься. А вы тут со своим ремонтом!..
– Никакого не родственника он к себе поселит! Там сейчас живут какие-то иностранцы, а к ним часто приходит брат мэра города, – поспешил сообщить Бахчо Асламазов.
– Да!.. Этот народ не из тех, – прибавил Сократ Соломонович, – кто оставит себе на обед пустой бульон от яйца, сваренного всмятку…
– Не болтайте лишнего о том, что вас совершенно не касается! – строго пресек его Емшоян. – И чтоб я больше не слышал таких разговоров
– Да! – вздохнул-таки Шариманов. – Я вот никак не решусь продать даже свою развалюху-машину, а Алексо пошел на этакий риск…
Соотечественники, прекрасно знавшие Алексо еще с молодости, всегда его недолюбливали. Возможно, потому, что он, как им виделось, несколько сторонился и не искал с ними дружбы. И детей своих старался продвинуть в другую среду, в которую с некоторых пор втесалась его жена – кичливая красавица, старательно скрывавшая от своих новых знакомых свое совсем не знатное происхождение и прежнюю фамилию – армянскую. Когда-то она с грехом пополам получила обыкновенное среднее музыкальное образование, но на людях держалась по меньшей мене как лауреат всемирного конкурса пианистов, так, что многие и впрямь принимали ее за таковую. Многие утверждали, что она стала так превозноситься после того, как вышла замуж за Алексо.
Уста Алексо никогда не бедствовал и всегда жил в достатке благодаря особой сметливости и, в некотором роде, трудолюбию. Был, как и Кацахян, из тех, что не пропадают и в смутное время, когда большинство испытывает неимоверные тяготы. В самой преисподней догадается взяться за дело Унело и старательно подремонтирует, скажем, топор, коим колют дрова при кипяченье смолы. А в эдемовом саду примется, допустим, удалять сорняки и заслужит особую благосклонность. Глядя, гряди, приблизит его к себе, облагодетельствуют за верную службу. Правда, участия в увлекательном и головокружительном приключении покровителей он постарается избежать, не прельстится ролью славного Санчо Пансы…
Кацахян в этом смысле от Алексо резко отличается. От всяких ремонтов и прополок он весьма далек, а сблизиться с нужными людьми сблизится, хоть и совсем иначе. Организует, к примеру, застолье с богатыми закусками и напитками, в момент шепнет на ухо, предупредит о какой-нибудь “реальной опасности”… И придется ли удивляться, когда сатана или Ангел выпьют вскорости с ним на брудершафт, умиляясь его совершенно искренним заверениям пойти ради них хоть куда…
Запретив всем обсуждать персону Алексо, Емшоян вздохнул с облегчением оттого, что вот и вопрос с ремонтом уже решился, осталось всего лишь написать какое-то объявление…
– Как же решился? Что за объявление? – поднялся все тот же Дургалян. – Вы что, уверены, что этот уста хоть раз в жизни видел яхту, чтоб еще ее и ремонтировать?.. Да он ведь…
– Для усты это не имеет никакого значения, – резко прервал его Емшоян.
– А как вы переправите эту яхту из нашей городской лужи к океану? Или пусть даже к морю?
– Так же, как ее доставили к нашему морю! Тем же путем! Неужели так трудно это сообразить? – вскипел Емшоян.
– Пожалуйста, не сомневайтесь в моей сообразительности! Я спросил: какими средствами, а не по какой дороге вы собираетесь переправить этот лайнер. Какими средствами? Вам понятно?! – вспыхнул и художник.
– Что за проблема вас беспокоит? – удивился Джаджахов. – Когда я служил на Востоке, мы однажды решили одну военно-инженерную задачу посложнее этой. Вы слышали когда-нибудь о знаменитой операции “Азия-Север”? О ней недавно даже кино сняли, да еще книга написана. Я участвовал в ней! Командовал там понтонным взводом…
– Товарищ Джаджазов! – обратился Емшоян к отставнику, как новобранец к боевому генералу. – Позвольте рассказ об этой исключительно поучительной и интересной исторической операции отложить до следующего заседания. А сейчас нас поджимает время…
– Но я ведь не затрагиваю теоретической стороны проблемы. Я сомневаюсь в реальности всего проекта. Как вы все этого не понимаете?! – в отчаянии гнул художник свое.
– Но почему ты считаешь, что здесь никто ничего не понимает и лишь ты один, самый умный, разбираешься во всем на свете? – налетел на него Кацвахян. – А мы вот усекли, чего… ты!.. здесь добиваешься! А добьешься того, что отовсюду тебя будут гнать!
– Дорогой Гарун, – мягко вставила госпожа Регинэ,– ну, что вы все время напрасно беспокоитесь? Ведь господин Емшоян ясно сказал, что ему обещали помочь.
– Обещали! Кто это обещал? Волшебники? Или фокусники?! – окончательно вышел из себя Дургалян.
– Сам ты фокусник! Хитрыми фокусами смуту только хочешь внести. Да не старайся, не выйдет! – крикнул в ответ Кацахян.
– Какой конфликтный человек! Не понимаю, к чему ты все же клонишь? В самом, что ли, деле добиваешься смуты? – изобразил удивление председатель.
–А он всегда так! Застревает, как кость в горле, – прибавил Арсен. – Всегда всем недоволен.
Со своей стороны и Джульетта не замедлила попенять смутьяну за то, что он постоянно мешает созданию высокого патриотического духа на заседаниях.
В кабинете поднялся такой шум, что Емшоян в душе возблагодарил Господа-Бога за то, что в здании, кроме них и сторожа, по причине воскресного дня больше никого не было.
– Я знаю, чего он добивается! – не унимался Кацахян. – Занять место нашего председателя!
– Пожалуйста! Хоть сейчас! – вскочил председатель и показал на пустое кресло.
У сторонников председателя моментально помрачнели лица. Дургалян поймал на себе строгие, осуждающие взгляды.
– Что за вздор?! Что за глупости?! – возмутился он. – Как вам могла прийти в голову такая чепуха? А вы, – заикаясь, обратился он к Емшояну, – так и поверили?
Дургалян обиделся не на шутку. На его бледном лице вспыхнул румянец, глаза наполнились слезами. Вряд ли кто-нибудь мог бы поверить словам Кацахяна, но, на всякий случай, Сократ Соломонович Сандросян посоветовал Дургаляну не возмущаться так бурно, дабы не вызвать подозрений в неискренности.
Шрешьян, наконец-то, собравшийся идти принимать свои лекарства, излил-таки скопившуюся желчь на еще не пришедшего в себя художника.
– Слушай, ты, умник! Уходи-ка отсюда по-хорошему и больше не появляйся. Слышишь? Да ты что, хочешь лишить нас возможности спокойно встречаться и сладко общаться? Всего-то раз в месяц и собираемся! Так вместо того, чтоб ласкать друг другу слух словом “джан”1 и хорошими новостями… Кстати! Недавно одна газета сообщила, что некий армянин изобрел особое горючее, которое очень выгодно заменяет бензин, и за это достоин чуть не премии Нобеля!
– Но причем здесь я? И в чем вы меня обвиняете? – все недоумевал художник.
– Как в чем? Да ведь вместо того, чтоб жить дружно и быть вместе, как один крепкий кулак, на зависть тем, кто нас не любит, – пусть от зависти полопаются у них глаза, – мы, как маймуны2, устраиваем им потеху! Да еще ты! Взбаламутил здесь всех и посеял такую смуту, что может пропасть всякая охота впредь ходить на заседании! – на высоких тонах заканчивал свои назиданья Шрешьян. – Так что хватит мутить воду!
Запнувшись на этом и не зная, что сказать дальше, он, наконец, ушел, демонстративно ни с кем не попрощавшись.
От этого или от другого, у Дургаляна защемило сердце. Он схватился за грудь и, как рыба, ртом стал хватать воздух. Кто-то подскочил к нему, сунул таблетку. Перепуганный Емшоян предложил вызвать врача. Но, уловив в шумное переполохе, что такоес художником случалось, и что это не инфаркт, решил отвезти его на своей машине домой. Отдав ключи от машины Бурбушьяну, велел ему и его приятелю помочь пострадавшему спуститься. Парни медленно вывели его за дверь.
– Чудак человек, – констатировал Арсен. – За свои деньги купил себе головную боль!
Никто не спросил, кого он имел в виду. Председатель торопливо закрыл заседание и сообщил, что следующее состоится после его возвращения со съезда армян-монархистов и выдвижения кандидатов на царский престол.
Утомленные и подавленные все молча продвигались к выходу даже не в состоянии должным образом вникнуть в сенсационную новость. Ни о чем таком нигде и слыхом не слыхивали даже самые компетентные.
– Последними из здания вышли Емшоян и Кацахян.
– Помнишь, я говорил тебе, что не стоит проводить этих заседаний, от которых только шум и головная боль, – сказал Кацахян.
– Да. Но это было давно, – после паузы задумчиво ответил Емшоян.
– При чем здесь “давно”?! – удивился Кацахян. – И не так уж и давно, как раз в день отъезда на заработок в Андижан наших Арута с Микаэлом…
– Ну, как они там? – с притворным равнодушием спросил председатель.
– Знаю только, что их там хорошо принял Левонян. Говорят, и пристроил неплохо.
– ?!
– Не помнишь его? Все надоедал нам с предложением открыть платное профтехучилище, когда и в бесплатные-то загоняли палкой. Нашел-таки подобных себе чудаков… Дали ему “и стол, и угол”!
Емшоян хмыкнул и сел за руль своего автомобиля, в котором уже устроились художник, Бурбушьян и “дубленка”.
Напоследок, махнув рукой Кацахяну и группе еще не разошедшихся, стоявшей поодаль, он резко отъехал. Оставшиеся проводили машину взглядом и еще долго не расходились, тихо вспоминая подробности прошедшего собрания и обсуждая какие-то новые темы.

Артэм Григоренц

1996 г.