ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ
(Из цикла «Долгое лето»)
– Городски-и-и-е! Городски-и-и-е! Выходи-и-те! Батя ондатру поймал!
Рассвет еще только занимается. Младшая Комарова стоит под окнами, запрокинув голову, размахивает руками и подпрыгивает от нетерпения.
Ондатра сидит в старой переносной клетке для цыплят, забившись в угол, похожая на большой неживой меховой ком. Сестра с опаской трогает пальцем ее бок, меховой ком чуть вздрагивает.
– Он ее как?
– Да голыми руками! Она его знаешь, как покусала?
Катя ухмыляется углом рта, тычет нам в лица указательным пальцем.
– У ней зубы – во какие! Во!
Мы тащим клетку к реке через запущенный комаровский огород. Стебли малины цепляются за одежду, больно царапают руки. Ондатра долго не хочет выходить из клетки, мы стучим по металлическим прутьям ладонями, подталкиваем ее веточкой, наконец догадываемся отойти в сторону. Вскоре меховой ком разворачивается, и зверек, опасливо принюхиваясь, высовывает мордочку из клетки и затем стремительно бросается в воду.
– Плыви, крыска, – шепчет младшая Комарова над моим ухом.
Вечером отец лупит всех сестер и братьев Комаровых, каких ему удается поймать. Старшая вскарабкивается на крытую рубероидом крышу их полуразвалившегося дома, отрывает куски растущего из щелей мха, швыряет в отца.
– Чтоб ты сдох! Чтоб ты подох, сволочь!
– Вот и расти их, и расти их на свою голову… черти белобрысые.
Наша соседка баба Женя – Комаровы дразнят ее «ведьмой» – слушает Катины крики, тяжело опершись на забор. Увидев нас, сердито плюет на землю.
– Еще черти! Черт рыжий и черт черный!
Сестра показывает бабе Жене язык.
По вечерам поле похоже на море.
– Я моря не видала, – Комарова бросает в травяные волны округлый камешек, делает вид, что прислушивается. Трава шелестит, и стрекочет где-то одинокий кузнечик.
– Оно какое вообще?
– Большое, красивое и соленое.
– И крыски там тоже водятся? – вставляет мелкая.
– Ну ты че?! – старшая Комарова щиплет Лену за плечо, та ойкает. – Тебе сказали же, что соленое! Соленую воду пьют только киты. Знаешь, кто такой кит? Кит плавает, опустив голову в воду, а на спине носит целую деревню вроде нашей, а если его разозлить, он может весь уйти под воду, тогда все погибнут.
– Пошла врать…
– Ниче я не вру! Я сама видела!
– Ты же сказала, что и моря не видела!
Комарова молчит, ковыряет носком туфли землю.
– Киты не только в море. В Оредеже, к примеру, тоже есть.
Сестра вздыхает, тянет меня за руку. Мы идем по дороге через поле: земля мягко пружинит у нас под ногами, какие-то мелкие зверьки выскакивают из травы и быстро, прежде чем мы успеваем их рассмотреть, прыскают обратно. Комарова, энергично жестикулируя, рассказывает, что видела кита там, где Оредеж разливается и становится шириной с настоящее море, и что сама она забиралась киту на спину, бродила по расположенной на его спине деревне и даже подружилась там с одним мальчиком.
Сестра срывает травинку, жует сладковатый стебель, вдруг спрашивает:
– Симпатичный он?
– Кто?
– Ну, мальчик твой.
– Ниче так.
– А что не придет?
– Ну… – Комарова задумывается. – Ему нельзя.
Некоторое время мы шагаем молча, сестра срывает одну за другой травинки, жует их, отбрасывает резким движением в сторону.
– Комарица, я слышала, они умеют во всяких водяных животных превращаться. Ему так только нельзя, в виде человека. А в виде животного можно.
Нет ничего вкуснее печеной картошки и поджаренного на углях хлеба. Старшая Комарова осторожно переворачивает украденные в садоводстве небольшие клубни, закапывает их в горячую золу. В воздухе пахнет дымом, скошенной травой, от реки тянет свежестью. Где-то в деревне лает собака, ей отвечает другая, потом к ним присоединяется еще одна; они перекликаются в прохладных сумерках, и тишина от этого собачьего разговора как будто сгущается: говорить не хочется, мы молчим, жуем хлеб, откапываем из золы картошку, очищаем ее кончиками пальцев. В реке раздается плеск, Комарова подскакивает, роняет уже очищенную картофелину в золу.
– А, чтоб тебя!
– Испугалась?
– Сама ты испугалась, длинная!
– А ты – козявка! Комар!
Сестра протягивает Комаровой свою картофелину, Комарова ударяет сестру по руке, и вторая картофелина падает в золу рядом с первой.
Мы идем по тропинке вдоль реки, то и дело оступаясь и хватаясь друг за друга. Катя тихо ругается сквозь сжатые зубы. Наконец тропинка упирается в ручей, мы осторожно перебираемся через него и оказываемся в поле. Старшая Комарова, раскинув руки в стороны, убегает от нас, и мы бежим за ней следом, кричим ей, но она как будто не слышит. Наконец мы ловим ее и все вместе падаем во влажную траву. Кузнечик спрыгивает со стебля тимофеевки.
– Слушайте, городские… а вы когда вырастете, будете к нам приезжать?
– Будем обязательно.
– Врешь!
Комарова рывком садится; сидит, уставившись в мерцающее звездами небо. Одна звезда срывается, падает. Комарова беззвучно шевелит губами.
– Комарыч…
– Не трожь!
Мы выбираемся на дорогу: Комарова идет впереди – маленькая одинокая фигурка среди травяных волн. Младшая идет с нами: держится за наши руки, смотрит под ноги и изредка взглядывает на сестру.
– Катька хорошая.
– Злая твоя Катька.
Лена бросает нас, догоняет Катю, берет ее за руку, оборачивается и корчит нам рожу.
– Мы будем к вам приезжать! Обязательно будем! – кричит Комаровым сестра.
Вечером в пятницу Комаровы вызывают на кухне духов. Старшая зажигает свечи, рисует на клочках бумаги причудливые закорючки, торжественно раскладывает бумагу на кривом блюде с синей каймой, кладет поверх яблоко.
– Комарова, Пушкина вызови!
– Нельзя. Пушкина все вызывают, он устал. Бабка Женька вызывала Пушкина, он ее матом послал.
– Ну, тогда Гоголя!
– Гоголя тоже нельзя. Его живым похоронили, потом, когда гроб открыли, он встал и сказал: «Зачем вы меня, великого писателя, живым закопали в землю?»
Сестра смеется, берет яблоко и надкусывает его.
– Ну, все испортила! Сегодня уже никто не придет!
– Комар, а кого ты раньше вызывала?
Старшая Комарова угрюмо молчит, младшая вдруг заявляет:
– Катька Достоевского вызывала. Я сама видела: высокий такой старик, с бородой до полу.
– Ну, уж и до пола!
– Я те говорю! Он нас обнял, сказал: «Не горюйте, девочки». Он всех жалел, нам в школе рассказывали.
Старшая Комарова задувает свечи, открывает окна, и прохладный вечерний воздух наполняет кухню. На подоконник тихо, как тень, вспрыгивает Дина.
– Слушай…
Сестра сосредоточенно жует стебель тимофеевки.
– …ты как думаешь, баба Женя – правда ведьма?
– Комарова…
– Так то – Комарова…
– Комарова видела, как она ночью вылетала из печной трубы. И еще, говорит, к ней черт ходил свататься.
Сестра отбрасывает тимофеевку, раздраженно сплевывает. На щеках ее загораются красные пятна.
Мы долго стучим в дверь, выкрашенную темно-зеленой краской, наконец баба Женя нам открывает. Из светлой прихожей пахнет чистотой и березовыми вениками. У ног бабы Жени вертятся две пестрые кошки, Машка и Дашка. Сестра протягивает ей пакет овсяного печенья, мы переминаемся с ноги на ногу, не зная, что сказать. Баба Женя пропускает нас в прихожую, ведет в комнату, большая часть которой занята русской печью. Обе кошки вспрыгивают на печь и сворачиваются в два пушистых шара. Мы озираемся: на стенах висят иконы и черно-белые фотографии в простых рамках, на окнах – горшки с геранью. Чистый дощатый пол, цветастые половики на полу, круглый столик, накрытый желтой клеенчатой скатертью, два стула и кресло, в кресле лежит вязание.
– Ну-у? – говорит баба Женя.
Мы пожимаем плечами; баба Женя медленно, вразвалку уходит на кухню, возится там некоторое время, возвращается с подносом, на котором стоит чайник и три большие фарфоровые кружки, расставляет все на столе, выбирает себе кружку с отбитым краешком, разливает чай, снова уходит и возвращается с алюминиевой миской, полной свежей малины.
– Баб Жень… – сестра обхватывает горячую кружку ладонями, глубоко вдыхает пар. – Ты правда, ну…
– Ну-у?
– Ведьма?!
Сестра пихает меня под столом коленом, отчаянно краснеет, хватает из миски пригоршню малины и запихивает в рот. Баба Женя тихо охает, крестится, потом вдруг усмехается, вокруг глаз ее собираются морщинки.
– Ведьма, деточка.
– И к тебе правда черт ходил свататься?
– Ходил, деточка…
Кошки возятся на печи. Баба Женя вздыхает.
– …но это по молодости, молодая я красивая была.
– Да ну вас совсем! Вы-то зачем врете, взрослый же человек!
Сестра, уже совсем пунцовая то ли от гнева, то ли от смущения, ерзает на стуле, бросает взгляды на дверной проем.
– Ведьма, ведьма, – повторяет баба Женя. – У меня и метла стоит в прихожей – приметили?
Мы расспрашиваем бабу Женю о китах, которые носят на спинах целые деревни, баба Женя на все кивает, говорит, что и такое тоже случается, и чего только не случается на этом свете, а в ее молодости случалось еще и не такое, вот только память в последнее время стала ей отказывать, да и ноги уже не те: не то что в молодости. Вечером мы помогаем ей поливать огород, перетаскиваем от грядки к грядке тяжелую жестяную лейку.
Катя сосредоточенно ворошит в костре угли.
– Я этого Гаврилу знала.
– Который утонул?
– Он не утонул. Его под второе дно затянули.
Младшая Комарова нетерпеливо ерзает, сестра раздраженно пожимает плечами:
– Кто затянул-то?
– Известно, кто… известно, кто затягивает…
Комарова многозначительно молчит, поджав губы, смотрит, как костер медленно разгорается, подкладывает в него толстые сухие ветки.
– Он все к реке по ночам ходил, с девушкой там встречался. Вот у того самого обрыва-то и встречался.
– Ну?!
– Что ты мне нукаешь? Известно, что за девушка-то…
– Комарыч, да не тяни ты!
– Известно, какие девушки в реке-то живут.
В зарослях поет какая-то птица, выводит длинную заунывную трель, которая вдруг резко обрывается в тишину. Мы прислушиваемся, вглядываемся в темноту, но видны только длинные ветви ив, раскачивающиеся над водой, кажущейся очень глубокой.
– Ее тоже понять можно, – продолжает Комарова. – Она, может, хотела его только себе оставить. Он-то в реку никогда не заходил, все боялся. А тут поспорил с пацанами, ну и стал прыгать с обрыва. Она-то его только на третий раз и утопила.
– Баба Женя говорит, твоего мальчика видела. Он о тебе спрашивал.
Комарова смотрит на сестру пристально, потом отворачивается.
– Он раз в месяц выходит, бродит по обрыву. Тоскует, небось. А она там сидит, сторожит его, чтобы не ушел. Хвост у нее…
Комарова всхлипывает, несколько раз глубоко вздыхает и умолкает. Сестра, заметив, что костер начинает гаснуть, подбрасывает в него хворост.
В отвесной стене из красной глины, изрытой выемками и уступами, рост сестры укладывается примерно раз шесть. Мы спускаемся вслепую, стараясь как можно теснее прижаться к земле: руки и ноги у нас дрожат от напряжения, лицо сестры покрыто глиняной пылью, капельки пота прочертили по ней извилистые бороздки. Слепни гудят в воздухе, садятся нам на плечи; сестра молчит, только поджимает губы, когда ее кусают. В левой руке она сжимает моток веревки с привязанным на конце камнем.
Почти одновременно мы спрыгиваем в воду: сестре оказывается по пояс, я поскальзываюсь на обросших водорослями камнях, хватаюсь за глиняную стену. Внизу река кажется темнее и глубже, чем если глядеть на нее сверху.
– Вон оно…
В середине реки вода как будто немного проваливается, завиваясь небольшим водоворотом.
– Надо поближе подойти, отсюда не закинуть.
В двух шагах от берега течение становится сильнее; мы держимся за руки, боясь оступиться, сестра тянет меня за собой.
– Может, лучше ну его?
– Сдрейфила?
– Может, Комарова правду говорит?
Сестра не отвечает, с трудом замахивается, камень попадает точно в водоворот, веревка в руке сестры резко дергается, начинает разматываться.
– Городски-и-и-е! Вы че там забы-ы-ли?!
Белобрысые головы Комаровых показываются на противоположном берегу. Сестра от неожиданности отпускает веревку: конец веревки исчезает под водой.
– Утащила! – восхищенно выкрикивает младшая Комарова. – Щас вас утащит!
Сестра не ответила, встряхнула головой. Взявшись за руки, мы с трудом бредем к пологому берегу. Под ногами – мелкий песок: он мешает идти, мы проваливаемся в него по щиколотку и кажется, будто кто-то и вправду хватает нас за ноги. Рука сестры – горячая, влажная, – чуть дрожит.
Старшая Комарова неожиданно издает испуганный визг, сестра теряет равновесие, падает, ее голова скрывается под водой.
– Вон оно! К вам плывет, спасайтесь! – наперебой орут Комаровы, размахивая руками. Их растрепанные белые волосы полощутся на ветру.
Сестра выныривает: ее лицо облеплено тиной. Ондатра, деловито загребая короткими лапами, плывет против течения вдоль берега. Сестра сплевывает в воду.
Комарова внимательно разглядывает дергающееся из стороны в сторону пламя свечи. Летом время то ли сжимается, то ли растягивается – не разберешь.
– Ну, только попробуй, только скажи что-нибудь…
– Я че? Я ниче. Молчу.
– Вот и молчи.
– Вот и молчу.
Лена заваривает чай, нарезает большими кусками купленный в магазине подсохший корж. Старшая густо намазывает его сгущенкой, откусывает, подчеркнуто тщательно пережевывает.
– А в городе нет такой сгущенки.
– Ее в городе делают. На банке посмотри.
Комарова берет банку, подносит к свече, медленно поворачивает, щурится:
– Вранье.
– А твои…
Сестра замолкает на полуслове, откусывает от своего куска коржа, запивает слишком горячим чаем и закашливается.
– У меня специальные очки были, чтобы под водой смотреть. Я их потеряла. Или, может, украли.
– Привезти тебе из города?
– В городе таких нет.
Катя вздыхает, кладет корж со сгущенкой на тарелку, отодвигает в сторону.
– Ну, давай, говори уже.
– Сама же сказала, «молчи».
Комарова ухмыляется углом рта.
– Сама сказала, «молчи», – я и молчу.
– Говори уже давай!
Сестра вспыхивает, младшая Комарова забирается с ногами на продавленную тахту, неизвестно зачем стоящую в углу комаровской кухни, обхватывает колени руками, смотрит широко распахнутыми глазами на старшую.
– Волшебные очки были. Через них можно было подводную жизнь наблюдать. Там у них почти так же, как у нас все устроено, только чисто: дома у них красивые, и перед каждым домом – сад, огород с яблоками и сливами, и дорожки ракушками выложены и цветными камушками. Пашут они и ездят на маленьких китах. А в самом глубоком омуте… – Комарова задумывается, делает несколько глотков чая, – в самом глубоком омуте живет ихний царь. У ихнего царя пять хвостов, во как.
– Это ты приврала.
– Ниче я не приврала! – у Комаровой от обиды кривятся губы. – Если б у меня Босой очки волшебные не отнял, я б те показала!
– Приврала! – настаивает сестра. – Три хвоста – это куда ни шло, но пять – это ты приврала.
– Твоя младшая – хорошая. – Комарова разгребает кочергой горячую золу от костра, закапывает в нее мелкую картошку. – Попроси ее приезжать к нам, когда мы вырастем.
– Мы будем вдвоем к вам приезжать.
Катя пожимает плечами.
Ветер раскачивает старые ивы, и кажется, будто на их ветвях сидят женские фигуры с длинными волосами, склоняются к самой воде и полощут в ней волосы. Катя сидит у потухшего костра, подперев кулаком подбородок, и выглядит еще более худой и маленькой, чем обычно. Сестра вместе с младшей Комаровой убежала домой – за хлебом и спичками.
– Вот я так сяду на берегу и буду сидеть и ждать. Если надо будет, сто лет просижу тут и прожду.
Она глубоко вздыхает, вскакивает на ноги, сбегает к реке, и слышно, как она зачерпывает ладонями воду и подбрасывает ее вверх, и вода падает с громким плеском, и что-то испуганно шуршит и возится в камышах.
Опубликовано в журнале «Волга» № 5-6, 2015