ЛИТЕРАТУРНАЯ ГОСТИНАЯ

Им никогда не доводилось блистать на сценах крупных залов, им не рукоплескала публика в «Grand Opera». Они и не стремились к таким высотам. Они были обычными музыкантами. Вернее, не совсем обычными. Дудукист, игрок на зурне и дhолчи специализировались на похоронах и свадьбах. Правда, на свадьбы их приглашали реже, так как их черты лица и мимика не вписывались в рамки данного торжества. Но это их не обижало.

Высокий и худой Вазген с вытянутым лицом. Его тонкие длинные пальцы лихо отбивали быстрые ритмы по слегка растрескавшейся перепонке видавшего виды дhола[1].

Полной противоположностью ему был Нарек. Толстый, маленького роста с пухлыми пальцами. Такие же пухлые щеки были словно предназначены  для того, чтобы выдувать пронзительные звуки из дудука[2].

Карен же ничем не отличался от обычного человека. Его зурна органично вписывалась в общее звучание. Он также владел навыками игры еще на нескольких музыкальных инструментах и с легкостью мог добавить новые нотки в этот мини-оркестр.

Общим у них было лишь выражение лица. Понурые и хмурые, они вызывали разнородные чувства у тех, кто видел их впервые. Одни настороженно смотрели, другие жалели, третьи бросали пренебрежительные взгляды в их сторону. Открытые внутри, они не могли выставить свое душевное состояние на публику.

Троица с раннего утра приходила в Армянскую кладбищенскую церковь «Сурб Арутюн» и присаживалась на прихваченные с собой складные стулья недалеко от входа. И так, изо дня в день, они играли, делая небольшие перерывы, в надежде, что кто-то пригласит их сыграть на свадьбе или похоронах. Как бы это ни было странно, чье-то горе означало для музыкантов возможность получить заработок. Им приходилось браться за любую работу, чтобы прокормить семьи, от которых они были далеко.

Разумеется, им гораздо приятнее было играть на свадьбах, но, к сожалению, такая возможность у них появлялась не часто. К тому же, свадьбы играли только в определенные сезоны. Поэтому зимой основным заработком музыкантов являлись именно похороны. Зимние свадьбы редки, поэтому каждые похороны, на которые они получали заказ зимой, имели двойную ценность.

Армянские похороны не сильно отличались от других, но все же имели свои особенности. Именно они дали возможность таким музыкантам, как эта троица, зарабатывать на кусок хлеба. Звуки циранапоха были обязательным атрибутом. Сложно понять, почему армяне в столь горестные моменты слушают мелодии, заставляющие их души еще больше страдать. Или, почему еще не в столь давние времена приглашали плакальщиц, чтобы во время похорон создавалась еще более траурная атмосфера. Возможно, страдание в высшей форме его проявления стало генным кодом армян? Правда плакальщиц уже никто не приглашает. Да и без них на каждых похоронах присутствуют люди, которые издают истошные крики во время предания покойника земле. От этой жуткой картины любому человеку станет не по себе, даже музыкантам, которые не имеют никакого отношения к семье умерших.

Другое дело свадьбы. Когда удавалось получить заказ на данное мероприятие, для музыкантов это было сродни крупному выигрышу в лотерею. Армянские свадьбы в большинстве своем отличались помпезностью. Число приглашенных обычно превышало двести человек. Каждый гость пытался перещеголять соседа нарядом, танцами, подарком. Подарки преподносились особенным образом в конце мероприятия. Обычно глава семьи или вся семья вместе, под звуки музыки крутили в руках подарок, демонстрируя ее гостям. Затем подходили к молодоженам и торжественно вручали им презент. Или, если это было ювелирное украшение, то надевали их на невесту (подобного рода подарки предназначались в основном ей), либо, в редких случаях, на жениха.

Особое место на армянских свадьбах занимали танцы. Они были бесконечными.

Редкому гостю удавалось спокойно сидеть в сторонке и наслаждаться обилием разнообразной еды, что также было обязательным условием армянских свадеб. Даже самого скромного и не умеющего танцевать гостя, кто-нибудь обязательно заставлял выйти на своеобразную танцплощадку и изобразить несколько па, характерных для армянских танцев. Эта традиция была самым важным пунктом для наших музыкантов. Ведь у армян существовало понятие «шабаш», когда старшие гости, наблюдавшие за танцующей молодежью, давали наиболее активным денежное вознаграждение. Последние, в свою очередь, погарцевав с денежными купюрами в руках, должны были передать их музыкантам, в знак благодарности за их труды. На руку музыкантов играла характерная черта армян, когда один всегда пытался «переплюнуть» другого. Этот принцип действовал и в отношении «шабаша». В основном щедро одаривали танцующих детей, которые порой не знали, что делать с необычным подарком. Тогда старшие указывали им путь, и малыши с неохотой расставались с неожиданно  попавшей в их руки добычей. Эти суммы, в большинстве случаев, превышали заранее оговоренный гонорар музыкантов. Поэтому армянские свадьбы для них были сверхвыгодным мероприятием.

У каждого из этой троицы была своя история, заставившая покинуть родные места и оказаться в этом, хоть и не совсем чужом, но далеком краю, ведь каждый из них был рожден в СССР и воспринимал себя советским человеком. Вазген со своей семьей жил в Ленинакане, работал наладчиком оборудования на текстильной фабрике, и когда случилось страшное землетрясение 1988 года, он был на работе. Его жена Татевик в то время  была в декретном отпуске, заботилась о сыновьях: трехлетнем Самвеле и пятимесячном Рубене.

Когда весь город постигла страшная участь, Вазген со всех ног побежал домой. Жену и Рубена спасатели нашли под завалами в первый же день целыми и невредимыми. А вот вестей о судьбе Самвела пришлось ждать две бессонные ночи. Вазген вместе с профессиональными спасателями разбирал развалины собственного дома и молил бога, чтобы найти сына живым. Наконец,  под одной из широких балок они нашли съежившегося мальчика. На нем было лишь несколько царапин. Но все же трагедии в семье избежать не удалось. Погиб старший брат Вазгена, который жил в одном доме с родителями. Это была горькая, но единственная потеря в семье Вазгена и Татевик Мелконян.

Долгое время они жили во времянках, построенных вместо разрушенных домов. Вазген брался за любую работу, чтобы обеспечить самым необходимым свою семью. В конце концов, он отправился на заработки в Москву.

Нарек родился и практически всю домосковскую жизнь прожил в Ереване. Он вместе с женой воспитывал четырех детей. Во времена советской власти Нарек неплохо зарабатывал. Был заведующим большим продовольственным  магазином. Его семья ни в чем не нуждалась. Даже во времена дефицита, в доме Нарека не было недостатка в продуктах питания. К тому же, он безвозмездно снабжал ими родственников и соседей. Вечерами, в большом уютном дворе Нарек любил играть в нарды. Надо заметить, в этой почти армянской забаве он заметно преуспел и считался одним из самых сильных игроков в квартале. Также как и в игре на дудуке. Иногда он собирал вокруг себя детей и затягивал грустную мелодию, уходящую корнями в глубокую древность.

Когда настали перестроечные времена, армянам был брошен серьезный вызов. Им предстояло защитить свои земли. Война была неизбежна. Нарек, как и большинство мужского населения Армении и армян диаспоры, отправился на фронт. Он пережил многое: хоронил товарищей, сутками голодал, ночевал в траншеях. Тяжело приходилось, но дух был не сломлен. Благодаря именно таким мужчинам, как  Нарек, удалось отстоять и вернуть исторические для армян края.

Сложно было вернуться к прежней размеренной жизни людям, видевшим все ужасы войны. Да и правительство не стремилось поддержать геройски сражавшихся соотечественников. Наступили тяжелые времена, простые жители оказались на обочине жизни. У граждан новоиспеченной независимой республики возникли перебои с энергией, водой, отоплением, не хватало продуктов питания. Нареку ничего не оставалось, как покинуть семью и отправиться на заработки за тысячи километров.

Карен, самый молодой в этой компании, подавал большие надежды как музыкант. Однажды, наслушавшись восторженных отзывов о своем таланте, он решил, что Армения для него слишком тесна и отправился покорять Россию. После нескольких безуспешных попыток поступить в московскую консерваторию, а затем в различные музыкальные училища, он, в конце концов, смирился с неизбежностью. В Ереван возвращаться было стыдно, поэтому он остался в столице России и перебивался, как мог, с одной незначительной работы на другую. А родственникам долгое время не сообщал о своей неудачной попытке сделать карьеру музыканта. И так как кроме музыки он практически ничем ранее не интересовался, профессий сменил бесчисленное множество, нигде толком не преуспев. До тех пор, пока не встретил нынешних партнеров.

Всех троих объединяло одно — они все были выпускниками музыкальных школ, и музицирование было их любимым занятием. Но каким образом эти, казалось бы, разные по характеру, но со схожей судьбой люди сошлись в одном месте, так и останется загадкой.

Все что они зарабатывали, отправляли родным, оставляя себе средства лишь на скудное пропитание и оплату маленькой однокомнатной квартиры на окраине города, в которой в целях экономии ютились все трое.

В последнее время дела шли не очень хорошо, и каждый из них задумывался о возвращении на родину. Они понимали, что экономическое положение Армении оставляет желать лучшего, но «плохая или хорошая, родина остается родиной и на отцовской земле что-нибудь да придумаем, по крайней мере, не будем чувствовать себя чужаками», думал каждый из них. Заработком в последнее время в основном были подаяния прихожан церкви. На свадьбы и похороны их приглашали все реже. А даже когда приглашали, гонорар был мизерным. Видимо, у людей финансовое положение также оставляло желать лучшего.

Даже приглашение на телевидение не дало каких-либо ощутимых результатов. Разве что родные смогли их увидеть и порадоваться, хотя кто-то и всплакнул от душевной тоски.

Они решили вернуться в Армению в канун Нового Года. И только Карен  немного колебался. Самый молодой в коллективе, он, хоть и туманно, видел некие перспективы для себя в Москве. Но все же каждый раз приходил к выводу, что за что-то здесь зацепиться и существенно поправить свое материальное благосостояние ему будет сложно. А пока еще оставалось немного времени, чтобы немного подзаработать. Деньги на билеты в один конец они уже себе отложили.

В обычный зимний вторник, когда оставалось примерно три недели до отъезда, наши музыканты, съежившись от холода, исполняли очередную «симфонию». Карен был в черном пальто, довольно тонком для ношения в суровые московские морозы. И даже шарф яркой расцветки, не гармонировавший с одеждой, не мог полностью защитить его от холода. Видно было, что он давно не обновлял свой гардероб. Рукава пальто были слегка потрепаны, а одной из пуговиц и вовсе не было. Вазген, в отличие от коллеги, утеплился на славу. На нем был бушлат из сверхплотной материи, который не пропускал ни ветра, ни влаги. И артист не гнушался носить шапку. Полуспортивный головной убор, хоть и не выглядел эстетично, но, как любил шутить сам музыкант, защищал от мороза самую сексуальную часть его тела — мозг.

Нарек тоже был довольно тепло одет. Хоть нубук на его рыжей дубленке был изрядно истерт, но, тем не менее, он все еще выполнял свою прямую функцию — не дать замерзнуть человеку.

Когда, после очередной композиции, они согревались чаем из пластиковых стаканчиков, которым их любезно угощала бабушка Варсеник, к ним подошли трое мужчин. Они приблизились, и музыканты удивленно уставились на колоритных персонажей. Тот, кто стоял чуть впереди, был высокого роста, хотя на фоне двух других это не ощущалось. Он выглядел угрюмо, даже немного грозно. Сильно отросшая борода не могла скрыть глубокий шрам на левой щеке. Огромный нос заметно выступал. Черные, как смола волосы были аккуратно зачесаны назад. Его грустные глаза мягко притягивали душевной добротой. На огромных пальцах обеих рук были перстни, некоторые с драгоценными камнями. На правой кисти была выгравирована татуировка и несколько армянских букв. Было заметно, что его прошлое, а возможно и настоящее связано с криминальным миром. Одет он был в длинный кожаный черный плащ. Ботинки выглядели просто, но были безупречно вычищены, несмотря на слякоть на улицах.

Те двое, что стояли позади него, выглядели примерно одинаково. Плотного телосложения, огромного роста, в одинаковых костюмах, они создавали впечатление живых истуканов. Видимо, их основной задачей было не допустить угрозы жизни человека нанявшего их. Хотя судя по внешнему виду их «хозяина», он и сам мог за себя постоять не хуже.

Бородач поздоровался за руку с каждым из оторопевших от изумления музыкантов.

— Вчера я потерял свою мать, — заговорил мужчина. — Она была единственным человеком в мире, кто меня искренне любил. Меня предавали, на меня наговаривали, меня несколько раз пытались похоронить. И только она верила в меня и ждала. Для меня вчерашний день был самым грустным в моей жизни. И теперь мой долг с честью проводить мою Майрик[3] в тот мир. Я здесь часто бываю и слышу, как вы играете. Вы никогда не фальшивите. Вы такие же настоящие, какой была и моя мама. Я хочу, чтобы вы играли на ее поминках.

Музыканты слегка оживились.

— Я не поскуплюсь на то, чтобы организовать достойные похороны. Вот ваш гонорар. — Он протянул Нареку две пачки купюр. — Здесь двенадцать тысяч долларов. Мне кажется, этого более чем достаточно. Я даю вам деньги заранее, так как доверяю вам и знаю, что вы не подведете. Иначе и быть не может.

В последних словах прозвучала небольшая угроза.

Троица в полном составе от неожиданности потеряла дар речи. Лишь кто-то один из них что-то промычал в ответ и кивнул головой в знак согласия.

— Послезавтра в девять утра вам нужно быть на месте. Мой помощник даст вам адрес.

Как только неожиданные гости сели в большой мерседес с затемненными окнами и отъехали, троица, не сговариваясь, начала собирать свои инструменты под изумленные, и даже завистливые взгляды коллег по церковному дворику, продающих всякую всячину для страдающих ностальгией армян, чтобы дома еще раз обдумать случившееся.

Получив такой подарок судьбы, они сидели допоздна, не думая о сне. Для них это было спасением. За все время им не удалось скопить сколь-нибудь значительную сумму и домой пришлось бы возвращаться практически с пустыми руками. До этого они даже не знали, как посмотрят детям в глаза. Тем, конечно, было безразлично финансовое состояние их отцов, но это не оправдывало музыкантов.

К тому же их охватило беспокойство, и они долго решали, где хранить эти деньги до отъезда на родину. Ведь слишком много людей знало об их гонораре.

Когда электронный будильник с большим дисплеем показывал 2.18, прозвучал телефонный звонок. Все всполошились. Им редко звонили (в основном они сами связывались с родственниками), тем более в столь поздний час.

Вазген первым решился поднять трубку.

— Здравствуй Гоар. Нет, Нарек не спит. Сейчас передам.

Нарек с напряженным взглядом подошел к телефону.

С той стороны телефонного провода жена Нарека встревоженным голосом что-то говорила. Товарищи наблюдали, как постепенно бледнеет лицо стоящего в стороне человека. Он что-то тихо пробормотал, повесил телефонную трубку и уселся на диван. Потом тяжело вздохнул и опустил голову, закрыв лицо руками. Вазген и Карен с недоумением наблюдали за Нареком, но не решались заговорить с ним.

Наконец, через несколько минут, Вазген нарушил молчание:

— Нарек, что тебе сообщила Гоар?

— Моя мама скончалась. У нее был сердечный приступ. — еле выдавил из себя Нарек.

— Когда это случилось? – осторожно спросил Карен.

— Сегодня днем, — коротко ответил убитый горем мужчина.

Товарищи, увидев подавленное настроение Нарека, не стали больше задавать вопросов. Хотя они были. И очень важные. Им нужно было знать о его дальнейших планах. Если он собирался срочно улететь в Ереван, то они вынуждены были бы отказать нанявшему их человеку и вернуть гонорар. А ведь такая удача, какая выпала на их долю сегодня утром, бывает лишь раз в жизни. Но они примут любое решение друга, которого постигло такое горе.

Пока они про себя размышляли над этим, Нарек заговорил сам, хотя в эти минуты ему приходилось очень нелегко.

— Я понимаю, что должен срочно улететь в Армению, чтобы похоронить свою маму. Это мой долг. Но я знаю, сколько всего мы пережили вместе, сколько лишений нам пришлось претерпеть, сколько преград преодолеть. Если мы откажемся от заказа, я себе никогда не прощу того, что лишу ваши и свою семью средств на проживание. Мы должны быть там, как и договорились, как бы мне ни было тяжело.

Друзья говорили Нареку, что поддержат любое его решение и что он может улететь хоть завтра утром, но Нарек был непоколебим. Глубоко сочувствуя товарищу, они все же были рады, услышав эти слова.

Утром троица на такси прибыла по указанному адресу. Они остановились перед высоким железным забором, за которым не было видно того, что находилось по ту сторону. Они позвонили. Калитка отворилась, и их встретил высокий мужчина крепкого телосложения, чем-то похожий на одного из тех двух, что приходили несколькими днями ранее в церковь. Чуть поодаль перед ними предстал трехэтажный особняк из красного кирпича, к которому вела аккуратно проложенная дорожка. Перед крыльцом, с двух сторон, располагались белые скульптуры львов. В стороне от дома стояла большая беседка, которая могла вмещать не менее сорока человек одновременно.

Музыканты прошли в дом. В холле их встретил и поприветствовал хозяин. По его лицу было видно, насколько сильно он опечален постигнувшим его горем. Он проводил их в небольшую комнату, где музыканты могли оставить свои вещи и подготовить инструменты. Вошедшая в комнату женщина предложила поесть, но они отказались, так же, как и от кофе.

Они прошли в огромную гостиную, где должны были извлекать грустные мелодии из своих музыкальных инструментов. Комната была щедро обставлена дорогой мебелью, но из-за больших размеров комнаты, не создавалось ощущения загроможденности. Здесь находилось большое количество людей, в основном мужчины. Женщины по большей части занимались приготовлением еды, чтобы после похорон люди могли помянуть усопшую и немного перекусить. В центре комнаты, на массивном дубовом столе, стоял гроб. Рядом с ним сидели две женщины и непрерывно плакали, время от времени вытирая слезы платками. Музыканты не подходили к гробу, поэтому они не могли увидеть, как выглядит мать пригласившего их человека.

Без особого предупреждения зазвучали звуки дудука и сопровождающих его инструментов. Женщины стали плакать еще громче. Хозяин дома все время был на ногах — ходил из угла в угол, нервно поглаживая свою бороду. Время от времени он подходил к гробу, стоял перед ним несколько мгновений, разглядывая лежащую там женщину, и отходил.

Это действо продолжалось почти два часа. И все это время с минимальными перерывами звучала душераздирающая музыка. Затем в гостиную вошли несколько крепких ребят, и хозяин дома дал понять, что пора двигаться в путь. Они подняли гроб со стола и, положив себе на плечи, вынесли из дома. В числе носильщиков был и сын усопшей.  Наконец музыканты увидели, как выглядит мать хозяина. Маленькая, сухая женщина, с глубокими морщинами и неизгладимой печалью на лице. Ее седые волосы были аккуратно расчесаны, и в целом она выглядела скорее спящей, чем умершей.

Толпа стройным шагом следовала за ними. Гроб с телом погрузили в черный катафалк. И он тронулся в путь. Вереница дорогих автомобилей с включенными фарами и протяжным гулом сигналов медленно следовала в сторону кладбища. Музыкантов тоже определили в один из автомобилей. Они ехали молча, не проронив ни единого слова на всем пути.

На кладбище собралось огромное количество людей. Наверное, впятеро больше, чем некоторое время назад, дома. Все подходили к сыну усопшей и выражали соболезнования. Кто-то искренне, кто-то, чтобы выглядеть в лучшем свете в глазах этого влиятельного мужчины. Но видно было, что он понимал, кто искренен, а кто нет.

Священник прочитал молитву у гроба старушки.

Музыканты вновь затянули нескончаемую мелодию грусти. Все слушали, опустив голову, пока гроб опускали в глубокую яму. И вдруг, из глаз мастера дудука градом полились слезы. Теряясь на мгновение в пухлых щеках Нарека, они падали на землю. Он играл так самозабвенно, как не играл никогда в жизни. Все присутствующие с удивлением смотрели на странного музыканта, который так близко к сердцу воспринимал горе совершенно чужого для него человека. И лишь двое, стоявшие рядом с ним, знали, что в это время за тысячи километров отсюда тоже звучит дудук, на похоронах матери их друга Нарека…

РОБЕРТ ЦАТУРЯН

[1] Армянский ударный музыкальный инструмент, имеющий форму цилиндра и покрытый одной или двумя мембранами. Основа чаще всего изготавливается из орехового дерева.

[2] Армянское название «циранапох». Язычковый духовой музыкальный инструмент с двойной тростью. Изготавливается из абрикосового дерева. Представляет собой трубку с 9-ю игровыми отверстиями. Циранапох упоминается в трудах армянского историка V века Мовсеса Хоренаци. Музыка дудука признана ЮНЕСКО шедевром нематериального культурного наследия человечества.

[3] Мать (арм.)