ГОАР МКРТЧЯН,
кандидат филологических наук, переводчик
Язык — это то, что лежит на поверхности бытия человека в культуре. Е.Ф. Тарасов отмечает, что язык включен в культуру, так как “тело” знака является культурным предметом, в форме которого определена языковая и коммуникативная способность человека. Значение знака — это тоже культурное образование, которое возникает только в человеческой деятельности. Но и культура в свою очередь включена в язык, поскольку благодаря нему отражается в тексте и сохраняется. Картина, которую являет собой соотношение языка и культуры, чрезвычайно сложна и многоаспектна. Язык отражает действительность, а культура есть неотъемлемый компонент действительности, с которой сталкивается человек. Следовательно, язык – отражение культуры. Язык – факт культуры, потому что: 1) он является составной частью культуры, которую мы наследуем от наших предков; 2) язык – основной инструмент, посредством которого мы усваиваем культуру; 3) язык – важнейшее из всех явлений культурного порядка, так как если мы хотим понять сущность культуры – науку, религию, литературу, то должны рассматривать эти явления как коды, формируемые подобно языку, ибо естественный язык имеет лучше всего разработанную модель. Поэтому концептуальное осмысление культуры может произойти только посредством естественного языка [4, стр. 59-70].
Предметом современной лингвокультурологии является изучение культурной семантики языковых знаков, которая формируется при взаимодействии двух разных кодов – языка и культуры, так как каждая языковая личность одновременно является и культурной личностью. Языковые знаки способны выполнять функцию “языка” культуры, что выражается в способности языка отображать культурно-национальную ментальность его носителей. В этой связи можно говорить о “культурном барьере”, который может возникнуть даже при условии соблюдения всех языковых форм. Культурный барьер связан с различиями в нормах речевого поведения, а еще и с различными смыслами, которые вкладывают участники общения, имеющие разные фоновые знания, в одни и те же слова. Безусловно, в межкультурной коммуникации (МКК) есть области знаний, одинаковых для носителей разных языков. Тем не менее, содержательные и смысловые барьеры, возникающие в МКК, скорее правило, чем исключение, поскольку каждый участник коммуникации привносит в нее собственную систему смыслов, присущих ему как индивидуальности и как представителю соответствующей культуры [5, стр. 597-601]. В рамках нашего материала, оригиналов и переводов прозы известного армянского писателя Агаси Айвазяна, мы постараемся выявить эту культурную информацию в языковых единицах в основном на примерах фразеологизмов, которые ярче всего отражают национальный колорит. Райхштейн в своей работе “О переводе устойчивых фраз” указывает: “Адекватная передача УФ предполагает сохранение в переводе всей смысловой и стилистической нагрузки фразы. Это означает, что должны быть переданы, по крайней мере, следующие аспекты: а) основной смысл высказывания; б) дополнительный смысл высказывания, который не вытекает из непосредственного смысла фразы, но присущей благодаря употреблению данной УФ в определенной социальной сфере, и в) эмоционально-экспрессивное содержание, которое присутствует у всех видов УФ, наслаиваясь на основной и дополнительный смысл” [6, стр. 40-42]. Автор предлагает также два способа передачи устойчивых фраз: перевод эквивалентной устойчивой фразой и поэлементный перевод.
Рассмотрим несколько случаев переводов УФ.
Իսկ նավահանգստի ծառայող ասորի Էզովը ասաց. “Ի~նչ Աստրախան: Կրասնովոդսկ, սատանի ծոցը” [1]:
А служащий в порту айсор Эзов сказал: “Еще чего, в Астрахань! В Красноводск, к черту на кулички!”[1][2]
Почему армяне говорят “սատանի ծոցը”, а еще чаще — “գրողի ծոցը”, русские же — “к черту на кулички”? Ответ, наверное, своими корнями уходит в национальную традицию. Есть и другие УФ, которые полностью совпадают по значению, хотя внешне никакого сходств не намечается. Это еще и пример того, что имея дело с устойчивой фразой, переводчик не должен переводить слово в слово. Потому что фразеологизм, в частности фразеологическое сращение, такое словосочетание, общее значение которого невозможно определить из суммы значений каждого слова, входящего в него. Отсюда вывод, что переводчик не должен поэлементно переводить такие фразеологизмы.
Фразеологические единицы отражают в своей семантике длительный процесс культурного ментального развития народа. И, как отмечает Маслова, фразеология есть фрагмент языковой картины мира. И во внутренней форме большинства фразеологизмов содержатся такие смыслы, которые придают им культурно — национальный колорит [4, стр. 83]. Имея в виду это, можно считать неудачным перевод следующего отрывка, основное значение которого сконцентрировано именно на фразеологизме, который еще и представлен как игра слов:
1) — Մեմ հարցնող էղնի` ինչի կկռվինք…
— Միս շատ կուտենք, պատճառն էդ է… — խզված ձայնով հազիվ շշնջում է Սեդրակը:
— Хоть бы кто-нибудь спросил: чего мы все соримся?…
— Мяса много едим, вот в чем дело, — хрипло, с трудом шепчет Седрак (“Скандалисты” (пер. Е. Шатирян)
В сознании армянина сразу возникают ассоциации, основанные на фразеологизме “Իրար միս ուտել”, (дословн. Есть мясо друг друга) который во фразеологическом словаре армянского языка объясняется так: “Իրար միս ուտել – իրար հետ գժտվել (досл. посориться друг с другом), թշնամանալ (враждовать), հարաբերությունները լարված լինել ( быть в напряженных отношениях), անընդհատ իրար հետ կռվել (постоянно ссориться), անհաշտ ապրել, իրար սաստիկ ատել ( ненавидеть друг друга) [10, стр. 254]. Армяноязычный читатель, зная все это, легко поймет объяснение Седрака. А вот русскоязычный читатель не поймет, какая связь между мясом и семейными ссорами, поскольку в его сознании нет ничего подобного.
А. Федоров утверждает: “Фразеология русского языка отмечается национальной спецификой, неповторимым своеобразием…” [7, стр. 21]. То же самое можно сказать и об армянских фразеологизмах, доказательством чего служит непереводимость вышеприведенного фразеологизма без некоторой трансформации текста. Или, например, в рассказе “Хосровдухт”:
2) Պալատին մոտ կանգնած անձինք, որոնց նվազագույնին էր հասցրել Խոսրովդուխտը, իրենց կամեցողության և կարողության համապատասխան եզրակացություններ էին անում. թույլերն ասում էին` տանջվում է արքան, չարքերն են մտել նրա հզոր մարմինը, անտարբերներն ասում էին` շունը մի վերքից չի սատկի, մաղձոտներն ասում էին` խոզացել է Տրդատը:
Близкие ко двору люди, число которых Хосровдухт свела к минимуму, приходили к умозаключениям в соответствии со своими склонностями и способностями: слабые говорили – мучается царь, злые духи проникли в его могучее тело; равнодушные говорили – собака не околеет от одной раны; желчные говорили – Трдат обратился в свинью.
Здесь переводческая ошибка очевидна. Поскольку в данном случае переводчик имел дело с художественным, т.е. письменным переводом, это давало ему возможность аналитически изучить текст, в том числе и методом так называемого пристального чтения. Как определяет И. Левый, “хороший переводчик должен быть, прежде всего, хорошим читателем” [3, стр. 60]. В таком случае переводчик должен был догадаться, что имеет дело с фразеологией. Это важно с точки зрения перевода, потому что пословицы и поговорки, несомненно, обладают национальной спецификой, в чем и кроется одна из причин их коммуникативной популярности в данном языковом и культурном сообществе. Соответственно, все это должно как-то отразиться в переводе, что не замечается в приведенном примере. Как указывает А. Райхштейн в своей работе “О переводе устойчивых фраз”, при переводе УФ практически встречаются ошибки двух видов:
- УФ принимают за обычную, регулярную фразу и соответственно передают более или менее дословно. Происходит это обычно при отсутствии конкретных, легко различимых черт языковой нестандартности.
- УФ принимают за индивидуальную фразу, оригинальное речевое произведение, результат личного творчества автора. Результатом оказывается утрата речевой стандартности, а также жанрово-стилевой принадлежности и эмоционально-экспрессивной характеристики фразы [6, стр. 31-32].
С такой ошибкой мы имеем дело в переводе, где армянская пословица “շունը մի վերքից չի սատկի” переведена поэлементно, точнее дословно. У читателей перевода могут возникнуть неправильные и неясные ассоциации – персонаж то собака, то свинья. А между тем прямого отношения к собаке здесь нет, и понимать пословицу надо в переносном смысле. “Շունը մի վերքից չի սատկի” значит – живучий. Так что равнодушные просто говорили, что царь живучий и что с ним ничего не случится. В данном случае можно было бы употребить сходное русское выражение “заживет, как на собаке”.
Таким же непонятным прозвучит для русскоязычного читателя следующий пример:
3) — Հա, մե լավ սուփրա կուզեմ գցել Արփաչայի քյանարը:
— Да, хотел бы расстелить скатерть на берегу Арпачая…
(“Весы Полоз Мукуча”, пер. Л. Мещеряковой)
Армянское “սուփրա գցել” значит “սեղան գցել” или “սեղան տալ”, это разные формы одного и того же фразеологизма, значение которого объясняется так: “հյուրասիրել, ճաշկերույթ կազմակերպել” [10, стр. 518-519] (устроить пир, угостить). Из этого следует, что наш герой в благодарность за доброе дело Мукуча хотел устроить пир на берегу Арпачая и угостить всех. А вот для русского читателя не совсем понятно, причем тут скатерть на берегу реки. Судя по переводу, переводчик не распознал в своем тексте фразеологическую единицу и соответственно не сделал попытки передать хотя бы смысл (устроить пир).
В этот ряд можно отнести и неправильный перевод следующих отрывков:
4) — Եսիմ… քեզնից բացի մարդ չկա… արևս վկա…
— Нет, солнце мое свидетель, нету…
5) — Ախ, Ղաֆա, Ղաֆա… Ախր քեզի շատ կսիրեմ… թե չէ, Օնեսի արևը վկա, կնեղանայի…
— Ах, Кафа, Кафа… я же тебя сильно люблю. А то, клянусь солнцем Онеса, обиделся бы… (“Весы Полоз Мукуча”, пер. Л. Мещеряковой)
Армянское “արևս վկա” — дословно переведено в двух приведенных отрывках. Хотя в данном случае, конечно же, следовало бы избежать дословного перевода, потому что наши герои просто клянутся, и к тому же мы имеем дело с комедийным жанром, что предполагает быстрое восприятие текста, в нашем случае диалога героев, поскольку от этого зависит комический характер восприятия, соответственно не нужно было усложнять текст непонятным переводом. А “արևս վկա” по словарю значит – “երդման արտահայտություն, որով մեկի արևը` կյանքն է վկայակոչվում” [10, стр. 85]. И потому можно было перевести:
Нет, клянусь, нету.
…А то, клянусь Онесом, обиделся бы.
Как говорил Швейцер, едва ли можно адекватно описать процесс перевода, не учитывая того, что он осуществляется не идеализированным конструктом, а человеком, ценностная и психологическая ориентация которого неизбежно сказывается на конечном результате. И к тому же как парадокс перевода он отмечает требование транслитеровать текст в культуру получателя и одновременно сохранять инокультурный колорит [8, стр. 70, 20]. И потому предлагая такой вариант перевода, мы не можем также однозначно критиковать данный перевод, поскольку он тоже в своем роде смешной. Мы не беремся утверждать, что пословный перевод нужно всегда категорично осуждать, поскольку у такого перевода есть и свои “плюсы”: такой перевод передает ментальный колорит, и при этом читатель (в нашем случае русскоязычный) понимает, что имеет дело с некоторой армянской пословицей. Ведь на самом деле проблема дословного перевода пословиц гораздо сложная проблема, чем может показаться.
Однако продолжим обсуждение примеров:
6) — Լավ է, արդեն ոտքի է ելնում, — խաբում էի ես:
— Хорошо. Уже ходит, — обманывал я.
Армянский фразеологизм “ոտքի է ելնում”, скорее “ոտքի կանգնել” означает выздоравливать [10, стр. 483]. Герой хотел сказать, что друг отца потихоньку выздоравливает, поправляется, а не просто ходит. Можно было перевести:
— Хорошо. Он уже потихоньку на ноги встает…
Русское “становиться на ноги” означает выздоравливать, оправляться от болезни [11, стр. 453]. Это один из редких случаев, когда в обоих языках наличествуют устойчивые эквиваленты, о чем свидетельствуют данные русско-армянского фразеологического словаря [9, стр. 361].
Проблему, связанную с переводом УФ, можно проследить и в другом произведении, в следующем отрывке:
7) — Ասենք թե ինքը` պարոն Թամամովը, խելքը կորցրել է, բա մենք ի՞նչ ենք, մենք էլ խոմ խելքներս լոբու հետ չե՞նք կերել:
— Ну, скажем, сам господин Тамамян умом тронулся, а мы? Мы что, тоже свой ум с лобио съели? (“Диплипито”, пер. Л. Мещеряковой)
Русскоязычный читатель ни только не поймет, что значит съесть свой ум”, но и с “чем” они съели его, что создает двойную преграду в непонимании текста перевода. Если в первой части “խելքը կորցնել” — “тронуться умом” переведено удачно, то почему бы не поступить так же со второй частью.
Надеемся, что наш анализ сумел наглядно показать, насколько тесными могут быть взаимоотношения языка и культуры. Нами не случайно были выбраны именно устойчивые выражения и фразеологизмы, которые по сравнению с другими языковыми единицами, несомненно, лучше отражают национальный колорит. Они же в основном и затрудняют работу переводчика, требуя к себе особого внимания и бережного отношения. Как мы показали, не во всех приведенных примерах им было уделено это внимание, чем и обусловлен соответствующий некачественный перевод.
Литература:
- Айвазян А.С. Пьесы. Ер.: Эдит-Принт, 2009
- Айвазян А.С. Диплипито. Ер.: Советский писатель, 1985
- Левый И. Искусство перевода. М.: Прогресс, 1974
- Маслова В.А. Лингвокультурология. М.: Академия, 2007
- Основы теории коммуникации, под ред. М.А. Василика. М.: Чардарики, 2005
- Райхштейн А. О переводе устойчивых фраз. В сб. “Тетради переводчика”, N5, МИМО, М., 1986
- Федоров А.В. Основы общей теории перевода. М.: “Выс. Школа”, 1968
- Швейцер А.Д. Теория перевода. Москва, 1988
- Русско-армянский фразеологический словарь Изд-во Ереванского ун-та, Ер., 1975
- Հայոց լեզվի դարձվածաբանական բառարան, Եր. Համալ. հրատ., Եր., 1975
- Фразеологический словарь русского языка, под ред. А.И. Молоткова. М.: Советская энциклопедия, 1967
____________
[1] Обсуждаемые примеры приводятся по указанным в литературе книгам А. Айвазяна на армянском и русском языках.