ГОАР МКРТЧЯН,
кандидат филологических наук, переводчик

Язык — это то, что лежит на поверхности бытия человека в культуре. Е.Ф. Тарасов отмечает, что язык включен в культуру, так как “тело” знака является культурным предметом, в форме которого определена языковая и коммуникативная способность человека. Значение знака — это тоже культурное образование, которое возникает только в человеческой деятельности. Но и культура в свою очередь включена в язык, поскольку благодаря нему отражается в тексте и сохраняется. Картина, которую являет собой соотношение языка и культуры, чрезвычайно сложна и многоаспектна. Язык отражает действительность, а культура есть неотъемлемый компонент действительности, с которой сталкивается человек. Следовательно, язык – отражение культуры. Язык – факт культуры, потому что: 1) он является составной частью культуры, которую мы наследуем от наших предков; 2) язык – основной инструмент, посредством которого мы усваиваем культуру; 3) язык – важнейшее из всех явлений культурного порядка, так как если мы хотим понять сущность культуры – науку, религию, литературу, то должны рассматривать эти явления как коды, формируемые подобно языку, ибо естественный язык имеет лучше всего разработанную модель. Поэтому концептуальное осмысление культуры может произойти только посредством естественного языка [4, стр. 59-70].

Предметом современной лингвокультурологии является изучение культурной семантики языковых знаков, которая формируется при взаимодействии двух разных кодов – языка и культуры, так как каждая языковая личность одновременно является и культурной личностью. Языковые знаки способны выполнять функцию “языка” культуры, что выражается в способности языка отображать культурно-национальную ментальность его носителей. В этой связи можно говорить о “культурном барьере”, который может возникнуть даже при условии соблюдения всех языковых форм. Культурный барьер связан с различиями в нормах речевого поведения, а еще и с различными смыслами, которые вкладывают участники общения, имеющие разные фоновые знания, в одни и те же слова. Безусловно, в межкультурной коммуникации (МКК) есть области знаний, одинаковых для носителей разных языков. Тем не менее, содержательные и смысловые барьеры, возникающие в МКК, скорее правило, чем исключение, поскольку каждый участник коммуникации привносит в нее собственную систему смыслов, присущих ему как индивидуальности и как представителю соответствующей культуры [5, стр. 597-601]. В рамках нашего материала, оригиналов и переводов прозы известного армянского писателя Агаси Айвазяна, мы постараемся выявить эту культурную информацию в языковых единицах в основном на примерах фразеологизмов, которые ярче всего отражают национальный колорит. Райхштейн в своей работе “О переводе устойчивых фраз” указывает: “Адекватная передача УФ предполагает сохранение в переводе всей смысловой и стилистической нагрузки фразы. Это означает, что должны быть переданы, по крайней мере, следующие аспекты: а) основной смысл высказывания; б) дополнительный смысл высказывания, который не вытекает из непосредственного смысла фразы, но присущей благодаря употреблению данной УФ в определенной социальной сфере, и в) эмоционально-экспрессивное содержание, которое присутствует у всех видов УФ, наслаиваясь на основной и дополнительный смысл” [6, стр. 40-42]. Автор предлагает также два способа передачи устойчивых фраз: перевод эквивалентной устойчивой фразой и поэлементный перевод.

Рассмотрим несколько случаев переводов УФ.

Իսկ նավահանգստի ծառայող ասորի Էզովը ասաց. “Ի~նչ Աստրախան: Կրասնովոդսկ, սատանի ծոցը” [1]:

А служащий в порту айсор Эзов сказал: “Еще чего, в Астрахань! В Красноводск, к черту на кулички!”[1][2]

Почему армяне говорят “սատանի ծոցը”, а еще чаще — “գրողի ծոցը”, русские же — “к черту на кулички”? Ответ, наверное, своими корнями уходит в национальную традицию. Есть и другие УФ, которые полностью совпадают по значению, хотя внешне никакого сходств не намечается. Это еще и пример того, что имея дело с устойчивой фразой, переводчик не должен переводить слово в слово. Потому что фразеологизм, в частности фразеологическое сращение, такое словосочетание, общее значение которого невозможно определить из суммы значений каждого слова, входящего в него. Отсюда вывод, что переводчик не должен поэлементно переводить такие фразеологизмы.

Фразеологические единицы отражают в своей семантике длительный процесс культурного ментального развития народа. И, как отмечает Маслова, фразеология есть фрагмент языковой картины мира. И во внутренней форме большинства фразеологизмов содержатся такие смыслы, которые придают им культурно — национальный колорит [4, стр. 83]. Имея в виду это, можно считать неудачным перевод следующего отрывка, основное значение которого сконцентрировано именно на фразеологизме, который еще и представлен как игра слов:

1) — Մեմ հարցնող էղնի` ինչի կկռվինք…

— Միս շատ կուտենք, պատճառն էդ է… — խզված ձայնով հազիվ շշնջում է Սեդրակը:

— Хоть бы кто-нибудь спросил: чего мы все соримся?…

— Мяса много едим, вот в чем дело, — хрипло, с трудом шепчет Седрак (“Скандалисты” (пер. Е. Шатирян)

В сознании армянина сразу возникают ассоциации, основанные на фразеологизме “Իրար միս ուտել”, (дословн. Есть мясо друг друга) который во фразеологическом словаре армянского языка объясняется так: “Իրար միս ուտել – իրար հետ գժտվել (досл. посориться друг с другом), թշնամանալ (враждовать), հարաբերությունները լարված լինել ( быть в напряженных отношениях), անընդհատ իրար հետ կռվել (постоянно ссориться), անհաշտ ապրել, իրար սաստիկ ատել ( ненавидеть друг друга) [10, стр. 254]. Армяноязычный читатель, зная все это, легко поймет объяснение Седрака. А вот русскоязычный читатель не поймет, какая связь между мясом и семейными ссорами, поскольку в его сознании нет ничего подобного.

А. Федоров утверждает: “Фразеология русского языка отмечается национальной спецификой, неповторимым своеобразием…” [7, стр. 21]. То же самое можно сказать и об армянских фразеологизмах, доказательством чего служит непереводимость вышеприведенного фразеологизма без некоторой трансформации текста. Или, например, в рассказе “Хосровдухт”:

2) Պալատին մոտ կանգնած անձինք, որոնց նվազագույնին էր հասցրել Խոսրովդուխտը, իրենց կամեցողության և կարողության համապատասխան եզրակացություններ էին անում. թույլերն ասում էին` տանջվում է արքան, չարքերն են մտել նրա հզոր մարմինը, անտարբերներն ասում էին` շունը մի վերքից չի սատկի, մաղձոտներն ասում էին` խոզացել է Տրդատը:

Близкие ко двору люди, число которых Хосровдухт свела к минимуму, приходили к умозаключениям в соответствии со своими склонностями и способностями: слабые говорили – мучается царь, злые духи проникли в его могучее тело; равнодушные говорили – собака не околеет от одной раны; желчные говорили – Трдат обратился в свинью.

Здесь переводческая ошибка очевидна. Поскольку в данном случае переводчик имел дело с художественным, т.е. письменным переводом, это давало ему возможность аналитически изучить текст, в том числе и методом так называемого пристального чтения. Как определяет И. Левый, “хороший переводчик должен быть, прежде всего, хорошим читателем” [3, стр. 60]. В таком случае переводчик должен был догадаться, что имеет дело с фразеологией. Это важно с точки зрения перевода, потому что пословицы и поговорки, несомненно, обладают национальной спецификой, в чем и кроется одна из причин их коммуникативной популярности в данном языковом и культурном сообществе. Соответственно, все это должно как-то отразиться в переводе, что не замечается в приведенном примере. Как указывает А. Райхштейн в своей работе “О переводе устойчивых фраз”, при переводе УФ практически встречаются ошибки двух видов:

1. УФ принимают за обычную, регулярную фразу и соответственно передают более или менее дословно. Происходит это обычно при отсутствии конкретных, легко различимых черт языковой нестандартности.
2. УФ принимают за индивидуальную фразу, оригинальное речевое произведение, результат личного творчества автора. Результатом оказывается утрата речевой стандартности, а также жанрово-стилевой принадлежности и эмоционально-экспрессивной характеристики фразы [6, стр. 31-32].

С такой ошибкой мы имеем дело в переводе, где армянская пословица “շունը մի վերքից չի սատկի” переведена поэлементно, точнее дословно. У читателей перевода могут возникнуть неправильные и неясные ассоциации – персонаж то собака, то свинья. А между тем прямого отношения к собаке здесь нет, и понимать пословицу надо в переносном смысле. “Շունը մի վերքից չի սատկի” значит – живучий. Так что равнодушные просто говорили, что царь живучий и что с ним ничего не случится. В данном случае можно было бы употребить сходное русское выражение “заживет, как на собаке”.

Таким же непонятным прозвучит для русскоязычного читателя следующий пример:

3) — Հա, մե լավ սուփրա կուզեմ գցել Արփաչայի քյանարը:

— Да, хотел бы расстелить скатерть на берегу Арпачая…

(“Весы Полоз Мукуча”, пер. Л. Мещеряковой)

Армянское “սուփրա գցել” значит “սեղան գցել” или “սեղան տալ”, это разные формы одного и того же фразеологизма, значение которого объясняется так: “հյուրասիրել, ճաշկերույթ կազմակերպել” [10, стр. 518-519] (устроить пир, угостить). Из этого следует, что наш герой в благодарность за доброе дело Мукуча хотел устроить пир на берегу Арпачая и угостить всех. А вот для русского читателя не совсем понятно, причем тут скатерть на берегу реки. Судя по переводу, переводчик не распознал в своем тексте фразеологическую единицу и соответственно не сделал попытки передать хотя бы смысл (устроить пир).

В этот ряд можно отнести и неправильный перевод следующих отрывков:

4) — Եսիմ… քեզնից բացի մարդ չկա… արևս վկա…

— Нет, солнце мое свидетель, нету…

5) — Ախ, Ղաֆա, Ղաֆա… Ախր քեզի շատ կսիրեմ… թե չէ, Օնեսի արևը վկա, կնեղանայի…

— Ах, Кафа, Кафа… я же тебя сильно люблю. А то, клянусь солнцем Онеса, обиделся бы… (“Весы Полоз Мукуча”, пер. Л. Мещеряковой)

Армянское “արևս վկա” — дословно переведено в двух приведенных отрывках. Хотя в данном случае, конечно же, следовало бы избежать дословного перевода, потому что наши герои просто клянутся, и к тому же мы имеем дело с комедийным жанром, что предполагает быстрое восприятие текста, в нашем случае диалога героев, поскольку от этого зависит комический характер восприятия, соответственно не нужно было усложнять текст непонятным переводом. А “արևս վկա” по словарю значит – “երդման արտահայտություն, որով մեկի արևը` կյանքն է վկայակոչվում” [10, стр. 85]. И потому можно было перевести:

Нет, клянусь, нету.

…А то, клянусь Онесом, обиделся бы.

Как говорил Швейцер, едва ли можно адекватно описать процесс перевода, не учитывая того, что он осуществляется не идеализированным конструктом, а человеком, ценностная и психологическая ориентация которого неизбежно сказывается на конечном результате. И к тому же как парадокс перевода он отмечает требование транслитеровать текст в культуру получателя и одновременно сохранять инокультурный колорит [8, стр. 70, 20]. И потому предлагая такой вариант перевода, мы не можем также однозначно критиковать данный перевод, поскольку он тоже в своем роде смешной. Мы не беремся утверждать, что пословный перевод нужно всегда категорично осуждать, поскольку у такого перевода есть и свои “плюсы”: такой перевод передает ментальный колорит, и при этом читатель (в нашем случае русскоязычный) понимает, что имеет дело с некоторой армянской пословицей. Ведь на самом деле проблема дословного перевода пословиц гораздо сложная проблема, чем может показаться.

Однако продолжим обсуждение примеров:

6) — Լավ է, արդեն ոտքի է ելնում, — խաբում էի ես:

— Хорошо. Уже ходит, — обманывал я.

Армянский фразеологизм “ոտքի է ելնում”, скорее “ոտքի կանգնել” означает выздоравливать [10, стр. 483]. Герой хотел сказать, что друг отца потихоньку выздоравливает, поправляется, а не просто ходит. Можно было перевести:

— Хорошо. Он уже потихоньку на ноги встает…

Русское “становиться на ноги” означает выздоравливать, оправляться от болезни [11, стр. 453]. Это один из редких случаев, когда в обоих языках наличествуют устойчивые эквиваленты, о чем свидетельствуют данные русско-армянского фразеологического словаря [9, стр. 361].

Проблему, связанную с переводом УФ, можно проследить и в другом произведении, в следующем отрывке:

7) — Ասենք թե ինքը` պարոն Թամամովը, խելքը կորցրել է, բա մենք ի՞նչ ենք, մենք էլ խոմ խելքներս լոբու հետ չե՞նք կերել:

— Ну, скажем, сам господин Тамамян умом тронулся, а мы? Мы что, тоже свой ум с лобио съели? (“Диплипито”, пер. Л. Мещеряковой)

Русскоязычный читатель ни только не поймет, что значит съесть свой ум”, но и с “чем” они съели его, что создает двойную преграду в непонимании текста перевода. Если в первой части “խելքը կորցնել” — “тронуться умом” переведено удачно, то почему бы не поступить так же со второй частью.

Надеемся, что наш анализ сумел наглядно показать, насколько тесными могут быть взаимоотношения языка и культуры. Нами не случайно были выбраны именно устойчивые выражения и фразеологизмы, которые по сравнению с другими языковыми единицами, несомненно, лучше отражают национальный колорит. Они же в основном и затрудняют работу переводчика, требуя к себе особого внимания и бережного отношения. Как мы показали, не во всех приведенных примерах им было уделено это внимание, чем и обусловлен соответствующий некачественный перевод.

Литература:

1. Айвазян А.С. Пьесы. Ер.: Эдит-Принт, 2009
2. Айвазян А.С. Диплипито. Ер.: Советский писатель, 1985
3. Левый И. Искусство перевода. М.: Прогресс, 1974
4. Маслова В.А. Лингвокультурология. М.: Академия, 2007
5. Основы теории коммуникации, под ред. М.А. Василика. М.: Чардарики, 2005
6. Райхштейн А. О переводе устойчивых фраз. В сб. “Тетради переводчика”, N5, МИМО, М., 1986
7. Федоров А.В. Основы общей теории перевода. М.: “Выс. Школа”, 1968
8. Швейцер А.Д. Теория перевода. Москва, 1988
9. Русско-армянский фразеологический словарь Изд-во Ереванского ун-та, Ер., 1975
10. Հայոց լեզվի դարձվածաբանական բառարան, Եր. Համալ. հրատ., Եր., 1975
11. Фразеологический словарь русского языка, под ред. А.И. Молоткова. М.: Советская энциклопедия, 1967

____________

[1] Обсуждаемые примеры приводятся по указанным в литературе книгам А. Айвазяна на армянском и русском языках.